Валерий Попов - Чернильный ангел [Повести и рассказы]

— Млат водяной? — усмехнулся Кузя. — Это ты, что ли, с обрыва упал?

Издевается? Когда мы в молодости подружились втроем — я, Кузя и Ваня, — мы сами себе дали прозвища, поделив строчку из известной поэмы Жуковского: «...и млат водяной, и уродливый скат, и ужас морей — однозуб». Млатом водяным из-за большой головы на худеньком тогда тельце был я, уродливым скатом (потому что в разговоре плавно шевелил крыльями носа) был Кузя, а ужасом морей — однозубом был Ваня, и прозвище это он вполне подтвердил.

— Нет, не я. Что-то вроде бы с неба в воду упало, — сказал я.

Кузя удивленно-насмешливо поднял бровь — мол, это насекомое (то есть я) собирается поговорить о чем-то возвышенном?

— И какие-то странные последствия, — указал я на простыню, как раз надувшую «грудь» под порывом ветра. Фиолетовый отпечаток летящего существа — раскиданные руки-ноги, спина, голова — проступил вполне явственно — и тут же опал, потеряв ветер. — Какой-то... чернильный ангел... из ручья, — проговорил я неуверенно.

— Крестился, значит, в ручье? Поймал божественную субстанцию? — произнес Кузя еще насмешливо, но взгляд его уже затуманился какой-то мыслью, что-то он тут понял, чего не понял я. При всей якобы его непрактичности Кузя довольно цепок.

Он даже поднялся с кресла и, метя пол кистями роскошного халата, пошел в комнату, вынес фотоаппарат и щелкнул изображение на простыне, когда она снова надула «чернильного ангела».

Фотоаппарат зашипел, и из задней щели пополз мокрый снимок. Когда он вылез полностью, Кузя осторожно, за уголок, положил его на круглый стол — и на фото все яснее стал проступать «чернильный ангел».

— Да, значит, посетил он нас, — задумчиво глядя на «ангела», тихо произнес Кузя.

И опять я ничего не понял: как-то странно он говорит! Почему «он», если это все-таки, наверно, я отпечатался, и почему — «нас»? Кузя вроде тут ни при чем. Но умеет, молодец, пристроиться, взять все бремя славы на себя!

— Надо ехать в город, — совсем уже задумчиво проговорил он. Про меня, как про какую-то случайную мелочь, было забыто. Как бы ненадолго и случайно я оказался «переносчиком» чего-то высшего, а чего именно — этого мне было не понять, не стоит даже объяснять, расходовать время. «Мавр» может уходить?

Мне, значит, в город не надо?

А ему зачем?

И тут Кузя «заметил» наконец Ваню, который махал нам из-за монумента Третьего Тела уже давно. Кузя вдруг помахал Ване в ответ. Потом поднял полы своего халата, словно рясу, и направился к калитке. Я поплелся за ним. Все-таки какое-то отношение я имею к происходящему или к тому, что должно скоро произойти? Хотелось бы это выяснить. Под внешней дряблостью у меня еще сохранилось все-таки некоторое упорство!

Увидя, что мы направились к нему, «ужас морей» оживился, вбежал в дом и вынес на кривой столик в беседке поднос с бутылкой и стопочками.

— Ну... за аскетизм! — всегда был наш первый тост, но, может, сейчас все пойдет несколько по-другому?

Ваня Ходов, наш друг, жил размашисто. В школе он был главный хулиган, однако заступался за нас с Кузей, гогочек-отличников, тянулся к культуре... и дотянулся. Мы с ним учились потом в Электротехническом институте. Во время практики на третьем курсе, на заводе «Светлана», все выносили транзисторы, похожие на маленьких колючих паучков, в карманах и в носках, но попался лишь удалой Ваня — может, делал это с излишней удалью? Исключенный, Ваня загремел в армию. Отнесся он и к этому спокойно и лихо: ай, велика беда?.. Душа нашего курса отлетала от нас — оставался лишь унылый зубреж! В армии Ваня — непонятно за какие качества, но они, видимо, у него были — попал в элитную школу МВД. А еще говорят, что у нас была жестокая кадровая политика! Ваню — после транзисторов — в школу МВД? А может быть, действительно хорошие люди всюду нужны?

Мы выпили по первой. В «мезозойских зарослях» в трехлитровой банке лежал пупырчатый, как крокодил, единственный огурец — но из деликатности никто его, единственного, не брал. По-моему, Ваня выставлял эту банку уже не впервой.

Из той школы Ваня вышел лейтенантом — и сразу же командиром какого-то загадочного «объекта» (это, естественно, не расшифровывалось). Ваню погубил его талант. Он писал стихи (как, впрочем, и я) — на этом и подружились. Но Ваня с его стихами гремел гораздо громче — к сожалению, не всегда в хорошем смысле. Уже являясь военачальником, на пороге карьеры, он создал очередной свой короткий шедевр: «На посту я поссу!» Неужто не мог удержаться? Как говорится, талант сильнее всего, его не удержишь. И как всегда бывало с Ваней, загремел по максимуму, как Муму! Его разжаловали в солдаты и отправили в Сибирь. Ну что же — за славу надо платить! Что ни говори, вся наша армия знала этот стих!

И в Сибири Ваня всех очаровал. Приехав на побывку, Ваня рассказывал, как они вместе с командиром гоняли за водкой по тундре на вездеходе за сто километров! А денег набралось только на маленькую. Очень может быть.

Потом, отслужив какой-то срок, Ваня уволился и стал уже только стихотворцем. И здесь его ждал успех. Его песню «Стоят березы нетверезы» пела буквально вся страна — она гремела на концертах, абсолютно во всех кабаках, и даже — опять же — в воинских частях она исполнялась в качестве походного марша! Да, рожденный для славы от славы не убежит!

Хлынули деньги. Тогда-то Ваня и купил эту огромную ветхую дачу, которой прежде владел советский классик Василий Пуп, чей стихотворный эпос «Непогодь» охватывал всю территорию Советского Союза и был, ясно дело, переведен на все его же, Советского Союза, языки. Потом, когда с дружбой народов стало хуже, Пуп вынужден был продать эту дачу Ване — пришла иная пора, теперь уже песню Вани знали и любили от Львова до Камчатки — и что характерно, безо всякого перевода.

— Все! Больше ни грамма! —твердо сказал Ваня. — Кто в город со мной? — Он кивнул на своего зеленого «козла» — «ГАЗ-69А». Став знаменитым поэтом, Ваня, что характерно, с армией не порывал — и этот «ГАЗ» он купил по дешевке на какой-то тайной распродаже военного имущества... Так зачем «порывать»? Армия должна служить людям.

Помню, как мы с Ваней под маркой «молодых литераторов» — когда Ваня уже уволился из армии — пронеслись от Урала до Чукотки. И все время на какой-то новой, сверхскоростной и сверхсекретной технике — в армии для него, как, впрочем, и всюду, не было преград.

Помню, как я однажды ночью проснулся где-то за Полярным кругом, вдруг ощутив с ужасом, что обнимаю труп. Оказалось — огромного белого тайменя, подаренного нам командиром части.

Ване, чтобы он не чувствовал стеснения (которого он и так не чувствовал), выдали в той поездке какой-то особенный тулуп. На кармане, если его вывернуть, стояла особая черная печать, говорившая о принадлежности к некоему спецподразделению. Шатаясь ночью пьяные в сверхсекретном поселке, мы карманом этим ошарашивали всех патрульных — они сразу почтительно вытягивались, отдавая честь. Слава кружила Ване голову всегда, причем любая. И Ваня вдруг решил не расставаться с тулупом, видимо, чтобы чувствовать всемогущество постоянно. По договоренности с корешем-пилотом он вылетел из части, не вернув тулупа. Какой шум, какая радиопаника поднялась по всей Сибири и Северу! Тулуп этот, обладавший чрезвычайными полномочиями, представлял, оказывается, огромную опасность, особенно на удалых плечах Вани. Поднялись армия, авиация и флот — но мы ускользнули. Нас мотало над тундрой, бутылки дребезжали, краснолицый друг Вани время от времени поворачивался от штурвала и говорил довольно спокойно: «Ваня, в Ключевом нас ждут — с ходу собьют!» — «Давай в Оленье!» — хохотал Ваня.