Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Не дождавшись никакого ответа — хотя какой-то голос глухо доносился — я открыл дверь, с бьющимся сердцем вошел в прихожую с большим зеркалом, потом — на голос — еще раз безрезультатно постучав, открыл дверь и увидел большую комнату, тускло освещенную телевизором, и трех людей, молча сидевших в «гарнитурных» креслах (разговаривал телевизор). Все в комнате было «как у людей» — толстый ковер, «горка», стенка, огромный цветной телевизор. Сидели — худая чернявая молодуха, длинный парень — видимо, ее муж — и сухонькая старушка. Я молча постоял. Никто не восклицал: «Вылитый Егор!» и даже не оборачивался.

— Здрасьте! — наконец, выговорил я.

— Здрасьте! — абсолютно безжизненно ответили они, даже не повернувшись ко мне.

Правда, старушка, мельком, проговорила: «Присаживайтесь!» — и я присел.

Некоторое время молча вместе со всеми слушал все о тех же неразрешимых проблемах — я прекрасно мог слушать это и дома!

— Скажите... а Платон Самсонович далеко? — наконец выговорил я.

— Скоро будет... вы насчет пчел? — не оборачиваясь, проговорила молодайка.

Я обиделся: неужели я похож на человека, который пришел насчет пчел? Я же за тысячу километров приехал... неужели не видно?

— Пчелы кончились у него! — с сочувствием проговорила старушка, видно, супруга его, видно, самая добродушная здесь.

— Ничего, я подожду.

Я решил не объясняться пока, не тратить эмоциональные заряды, их и было-то не так много — поберечь для Платона.

После долгого, неподвижного сидения (и диктор в телевизоре, кажется, задремал), вдруг послышалось шелестение шин, рябой свет фар прошел по темной комнате, потом хлопнула дверь машины.

— Приехал! — обрадованно проговорила старушка, и вышла. — Сидите, сейчас, — движением ладошки она оставила меня в кресле.

Некоторое время не происходило ничего, потом старушка вошла, улыбаясь, и сказала мне:

— Пыльный, с пасеки-то... умывается... — и снова вышла.

Прошло еще довольно долгое время. Старушка снова вошла и, ничего не объясняя, села к телевизору. Раз пять или шесть я вопросительно посмотрел на нее, наконец, она заметила мой взгляд, и произнесла радостно:

— Ужинает!

Как — «ужинает»? — я был потрясен. ...А как же я? Все-таки я проехал немаленькое расстояние сюда!

— Понимаете, — я решил внести ясность, резко поднялся, — Я из Ленинграда...

— Да уж он понял, — опережая мое движение к двери и как бы укорачивая меня, проговорила старушка. — Говорит: только глянул на тебя, сразу увидал: вылитый Егор!

И все? Я понял, что на этом как бы поставлена точка: ну да, вылитый Егор... ну и что? Может, если бы появился сам Егор — еще бы что-то и было, а так — всего лишь «вылитый»... Потом, посидев некоторое время без движения, я по своей привычке постарался прийти к гуманному разъяснению: может он, наоборот, от стеснения не появляется — пыльный после пасеки, усталый... стесняется просто появиться перед сыном любимого своего друга, ждет утра?

Но версию о стеснительности пришлось отбросить — почти тут же хозяйка вышла, снова вошла, и произнесла решительно:

— Платон сказал, чтобы ты машину свою куда отогнал — он еле в ворота въехал, говорит!

Да-а-а, — подумал я, — версия насчет стеснительности недолго прожила!

— А... куда отогнать? — поинтересовался я.

— Да куда-нибудь, — видимо, заражаясь холодностью от своего мужа Платона, проговорила старушка, и в ответе ее явно звучало: «Да хоть к себе домой!» Правда, через некоторое время она же вошла с грудой белья, стала стелить на диване (молодые встали и так, ни слова не сказав, ушли).

— Платон спрашивает — проездом? — вскользь поинтересовалась она.

Да, круто тут обращаются... «проездом»... Но что делать — сдержанность губит чувства, я сам-то, честно, не продемонстрировал тут особых чувств — так что все, увы, нормально!

Но неужели я так и не увижу его, и ко мне будут лишь доноситься его команды — как к бедной Настеньке со стороны чудовища в сказке «Аленький цветочек»?

Правда, уже перед самым сном мне — как Настеньке — был подан ужин: кусок пирога и рюмка мутной жидкости... Надо так понимать, что это был привет от Платона — невидимое чудище начинает понемножку окружать меня своими дарами...

Самое интересное, что именно «Аленький цветочек» мне и приснился — правда, в какой-то дикой интерпретации... Но — просыпаться в незнакомом помещении, когда не вспомнить, где ты оказался и зачем... вот ужас! Тьма была полная — видимо, ощущение склепа, помещения, из которого уже не выйти, охватывает в таких случаях всегда... Тьма, кругом преграды... если я еще на поверхности — то где же окно... нет... и тут нет... ах — вот оно... ф-фу! Тускло лиловеет... Но дверь... где же выход отсюда? Выйти обязательно надо — не только по физиологическим причинам, но и по другим, более важным — надо же разобраться, где я — от ужасов сна я понемножку отходил... но куда приходил? О, — какая-то дверь под моей рукой поехала, заскрипела... и я, пройдя через нее, оказался в еще большей тьме — искательно оглядывался назад, но и там уже ничего не светило, значит — только вперед! Физиология торопила. Вот — еще какая-то дверь... со скрипом потянул на себя... полная тьма! Что открыты глаза — что нет — никакой разницы! Стал щупать руками... и на что-то наткнулся. Чье-то плечо... толстая неподвижная рука... я рванулся вбок, нащупал стену, стал шарить по ней. Под рукой что-то нажалось, щелкнуло... яркий свет залил помещение. Я зажмурился, потом открыл понемногу свои очи... О, да у них тут настоящий холл — зеркала, настенные переливающиеся бра, светлые заграничные обои! — теперь я наконец-то вспомнил, куда я приехал... Вот тебе и село! А то, куда я пытался только что войти, и где нащупал чьи-то плечи и руки — был полированный платяной шкаф, пальто и шубы... хорош бы я был, если бы хозяева, включив свет, увидели бы меня роющимся в шкафу... хорош, подумали бы они, гусь! — вот тебе и «вылитый Егор»! Рядом была еще одна дверь — но эта уж явно вела на воздух, оттуда тянуло холодом... но что ж — на воздух все же надежнее, там можно не особенно мучиться, а то тут, пока шаришь по стенам, можешь не стерпеть. За этой дверью была вторая, совсем уже наружная, между этими дверьми висела грязная рабочая одежда, стояли измазанные глиной сапоги... о, как все тут четко у них! — мелькнула отрывистая мысль. Я распахнул последнюю дверь, и вышел на невысокое, боковое, неглавное крыльцо... прямо перед ним стояли скособоченные, частично облетевшие, почерневшие от мороза астры, а дальше — покрытые толстым инеем, чуть ли не снегом, соблазнительные лопухи. Но оказалось, что на улице уже светло, все видно, и прямо вдоль длинного нашего палисадника идут какие-то женщины в ватниках и платках, с вилами на плечах, с любопытством поглядывают на меня... Отменяется! Я быстро обогнул угол дома — где-то должен же быть у них сортир?! Вот главное крыльцо типа террасы, со стеклами... а вон в дальнем углу, среди других дощатых строений, великолепная будочка, скворечник! Я домчался туда, рванул дверцу... проклятье! Закрыто изнутри! И идея лопухов тоже уже не годится — потому что там явно кто-то засел и через щелку наблюдает! Я с безразличным видом стал прогуливаться... Шел длинный дощатый сарай, и оттуда неслось аппетитное похрюкивание, и козье меканье, и низкое коровье мычание... Чувствовалось, что человек в будке засел основательный, капитальный...