Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]
- Название:Любовь тигра [Повести и рассказы]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1993
- Город:Санкт-Петербург
- ISBN:5-265-02353-4
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы] краткое содержание
П 58
Редактор — Ф. Г. КАЦАС
Попов В.
Любовь тигра: Повести, рассказы. —
Л.: Сов. писатель, 1993. — 368 с.
ISBN 5-265-02353-4
Валерий Попов — один из ярких представителей «петербургской школы», давшей литературе И. Бродского, С. Довлатова, А. Битова. В наши дни, когда все в дефиците, Валерий Попов щедро делится самым главным: счастьем жизни. С его героями происходит то же, что и со всеми — несчастья, болезни, смерть, — но даже и загробная жизнь у них полна веселья и удивительных встреч.
© Валерий Попов, 1993
© Леонид Яценко, художественное оформление, 1993
В книге сохранены особенности авторской пунктуации (ред.).
Любовь тигра [Повести и рассказы] - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Потом в этой шахте, внизу, поселились круглые мусорные баки — года, естественно, не помню, — но до этого во втором дворе, каком-то более вольном, расхристанном и сельском, красовалась белыми известковыми стенами помойка, с черной железной крышкой, с тросом, колесиком на кирпичной стене двора, и тяжелой гирей-противовесом. Одна стена двора — первого и второго насквозь — была кирпичная: не стена дома, а просто стена, высоким набором кирпичей ограждающая нас от другого мира.
Помню во втором дворе огромные деревянные катушки клейко-серого толстого кабеля, отгораживающие темный угол двора, примыкающий к окнам дворничихи. Что-то сладкое, постыдное, но неясное соединяло нас с дочкой дворничихи Нинкой за этими катушками — остались лишь ощущения, без подробностей, на самом краю сознания и памяти.
Если бы не было второго двора, скоро бы я уткнулся в тупик, жизнь бы ограничилась, пошла бы куда-то вбок, но то, что она не кончалась, уходила далеко — соответствовало моим тогдашним желаниям и мечтам: я словно бы сочинил, создал своими страстями, желаниями второй двор, и он появился. Именно тут я смутно начинал ощущать нечто вроде спирали познания, — еще не сформулированный словами, закон этот заставил меня вздрогнуть, когда я почувствовал его... Под черной лестницей, ведущей из второго двора в длинный коридор Матвеева и Аристархова, были темные (сердце прыгало, когда нога оступалась вниз) — темные ступеньки, и за ними — дыхание тлена, холода, сырости... Тяжелая чугунная дверь с натугой сдвигалась под твоими усилиями, и ты, скользнув в щель, веющую холодом, оказывался в полной темноте и глухоте — тяжелый камень поглощал тебя! Сперва несколько мелких шажков во тьму и неизвестность, не то что с вытянутыми, а, я бы сказал, отчаянно вытаращенными вперед руками, потом застывание в неподвижности и снова несколько шуршащих шагов. Куда вела эта тьма? Помню веселое — сейчас бы сказали — циничное отношение, появившееся у меня. Да никуда особенно она не ведет, ничего такого особенно невероятного, чего-то сверх того, что можно понять и предвидеть, на свете не существует. Это нахальное ощущение власти разума, уже почувствовавшего все заранее, появившееся впервые тогда, помогло мне и в более важных ситуациях. Нет никого такого, кто бы придумал более необычное, чем ты способен придумать сам.
Нет, неспроста мы лезли в холодную тьму — мы развивали, упражняли себя, отрабатывали варианты жизни.
С таким наглым ощущением уже не так безнадежно и страшно было передвигаться во тьме. Кто бы ни сочинил эти изгибы тьмы, никуда не мог он уйти от законов разума, какой-то логики, какого-то разъяснения для прошедшего через тьму.
Вскоре мы знали уже, через сколько шагов во тьме нужно поднять ногу перед полуметровым порожком. Дальше нужно было передвигаться шаркая подошвами, скользя по бетону — вскоре этот порожек так же необъяснимо обрывался, как и возникал, и надо было, поболтав ногой внизу, нащупать бетонный пол — дальше он шел ровно. Это ощущение небрежного знания, лениво-уверенной ориентации в бесконечности было сладким, хоть и тайным, мы умудренно усмехались: кто же не знает первый-то коридор?! Впрочем, скоро уже считалось необходимым знать и все остальное подземное царство: уходящую провалом вниз, в темноту, кочегарку, с гулким и холодным (по случаю лета) отопительным котлом, и дальний изгиб коридора, идущего в неизвестность, и темный зал, самый дальний, который оказывался, как и бывает в жизни — самым ближним. Из крохотного, мерцающего под потолком этого зала окошечка, с огромными усилиями подобравшись к нему, я однажды выполз на брюхе, как доисторический динозавр, в первый двор, прямо к ногам изумленной бабушки. В самом конце дальнего зала имелся подъемчик, утыкающийся в пахучий, колючий склад перевязанных прутьев — метел, замыкала это метлохранилище дрыгающаяся дверка, запертая на замок, но выходящая, как и следовало ожидать, в знакомое место — в пространство под знаменитой парадной лестницей в мраморном вестибюле.
То, как быстро и четко разобрались мы с бездной, разгадали ее, переполняло нас бойкостью и уверенностью — выработались эти чувства именно тут и потом весьма пригодились.
Так же легко мы разобрались с крышами, пройдя через солнечную пыль чердаков, слегка подтянувшись, выбирались на ломко стреляющее под ногами кровельное железо, и вот уже упивались высотой и могуществом, двумя шагами попадая с одной улицы на другую, видя совсем рядом, на расстоянии руки, купола соборов, до которых в обычной жизни надо было бы идти и идти!
Крыша давала нам ощущение высоты — не только внешней, но и внутренней. Здесь мы чувствовали себя всемогущими, смелыми, видящими дальше, чем видят обычные люди. Эти чувства нам тоже весьма пригодились.
Помню поднимающуюся с крыши кирпичную стену с единственным окном, под окном рос лук, цветы, целый садик. Безумную зависть вызывал этот отдельный, никому почти не доступный мирок, хотелось жить именно так, одному, выше всех.
Рядом был глубокий провал, щель в бездну (подползти на животе и, похолодев, заглянуть) — глубочайший сырой двор, особенно глубокий и сырой, потому что узкий, с крохотной отсюда поленницей дров на дне, покрытой блестящим толем. Посмотреть на счастливое окно, отражающее в себе всю огромную картину неба, а потом — вниз, в глубокий страшный провал, и снова на окно — от таких перескоков захватывало дух.
Из сказанного встает рядом фигура веселого и отважного товарища, с которым стали возможны теперь эти походы, но вспоминая свое окружение, такого не вспоминаю: один явно трусил, другой прикрывался более важными и более отчаянными делами: пожалуй, веселым и отважным товарищем, все чаще появляющимся рядом, и был я сам.
Дом, в меру таинственный, а в меру доступный, сыграл как бы роль катапульты, забросившей меня в мир на некоторой уверенной скорости. Достаточной ли она оказалась? Увы, не всегда.
Но пока что я путешествовал в уютном мире — то первое лето кажется мне более длинным, чем вся последующая, мгновенно промелькнувшая жизнь.
Ощущаю, как будто сейчас, солнечный угол соседнего Баскова переулка, большие пыльные стекла какой-то мастерской, освещенные, но не просвеченные солнцем, и неторопливые, блаженные размышления: куда пойти — направо или налево? Медленное, тщательное исследование внутренних толчков — и поворот именно туда, куда тебя влечет почему-то больше. Помню угловой спуск в магазин с редкой теперь вывеской «Фураж», дымящиеся конские «яблоки» на асфальте с торчащими из них травинками.
Наверное, мне пора уже было прерывать это сладкое затянувшееся созерцание, соображать — где, что и почем? — но оно все длилось, я почему-то уже чувствовал, что это важнее всего.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: