Валерий Попов - Новая Шехерезада [Повесть и рассказы]

— Долго спишь, счастливчик! — проговорил он.

— А сколько сейчас времени? — я поднялся.

— Самое время сейчас! — торжествующе проговорил он. — ...Твоей-то укоротили язычок! — не сдержавшись, выпалил он.

— Как?!

— Нормальным путем! Дирижер толковым малым оказался — с ходу все просек! Больше в хоре она не работает.

— С-скотина! — невольно подражая ей, сказал я.

Я стал накручивать телефон, но номер не отвечал.

— Где она? — я повернулся к Алексею.

— Ну — поедем, поищем — мало ли где она может быть! — куражился он.

Шапка снова красовалась на его голове, набухшая медью. В прихожей стояли два ведра пятаков, сначала я думал, что Леха наденет их на уши вместо клипс, ею Леха по-хозяйски высыпал медь в отверстие в шапке.

Возле гостиницы стояла очередь трамваев, оттуда выходили вагоновожатые с ведрами пятаков, шли к Лехе. Тот снисходительно принимал в себя «золотой дождь».

— Уважают, черт возьми! — вдруг хлынули слезы, Леха утерся рукавом. — Геха, друг, не забывает кореша!

Мы сели в машину.

— В пивную! — глянув на меня, скомандовал он.

Сердце мое замерло — неужели она работает там?

— Небось хочешь — пивка-то? — куражился он.

— Нет — я лучше буду находиться в депрессии.

В темном зале я вздрогнул, увидев молодую, но уже опустившуюся посудомойку... Слава богу — не она!

День сгорел быстро. Мы поехали к Хухрецу. Возле двери его клубились толпы народа, самого его на месте не оказалось. С трудом мы разыскали его в вахтерской, где он прятался от посетителей. То, что происходило у его кабинета, он злобно называл «разгулом демократии».

— Распоясались! Всем теперь отвечай! — пробормотал он, усаживаясь в машину.

Тротуары темнели народом. То и дело кто-нибудь поднимал руку, умоляя подвезти, — водитель недовольно косился на нас. Видать, батька за время своего правления сумел произвести полную разруху на городском транспорте.

— Ты литератор, что ли? — обращаясь ко мне, вдруг спросил он. Я кивнул. — Так слушай сюда... накидай там пьеску... ну — про простецкого совсем паренька, который становится начальником, — ну про меня, короче.

Я молчал.

— Он не захочет! — пробормотал Леха.

— Ты шо — с коня упал? — глянул на меня Хухрец.

Мы ехали молча.

— А помнишь, как в молодости-то было?! — вдруг Леха обратился с воспоминаниями к Хухрецу. — Бывало, поднимешь трал, полный рыбы. Тут, конечно, — мечтательно продолжил он, — откуда ни возьмись, немец или голландец. «Рус, ящик пива!» — кричит в мегафон. Ну, ссыпешь рыбу ему — делов-то, он тут же — честный, сволочь! — ящик отличного баночного пива на палубу тебе. Теперь разве то! — Леха устал, то и дело ронял свою набитую медью голову.

— Не люблю я эту всякую промышленность — я искусство уважаю! — страдальчески морщась, говорил Хухрец.

Мы остановились у ресторана.

Швейцар угодливо распахнул перед нами дверь. Леха надменно сказал гардеробщику, что шапку Мономаха он снимать не намерен, — впрочем, многие в ресторане сидели в шапках, пальто, между поднятых воротников шел пар. Все глухо отбивали варежками такт. Отопление не работало — во всем городе лопнули трубы. Оркестр на эстраде, потряхивая погремушками, исполнял модную в том сезоне песню «Без тебя бя-бя-бя». Она стояла у микрофона. Она была почти обнажена. Видимо, было решено резко догнать Запад — хотя бы по сексу. Увидев нас, она стала кривляться еще развязней.

— Ну — теперь, я думаю, ломаться не будет! — по-хозяйски усмехнулся Хухрец.

Как старый меломан, он выждал паузу, поднялся по ступеням и схватил ее за руку. К счастью, у нее была вторая рука — донесся звонкий звук пощечины.

— Ча-ча-ча! — прокричали музыканты.

Хухрец замахнулся. Я стащил шапку с Лехи и метнул в Хухреца. Хухрец с грохотом рухнул.

— Вперед! — сказал я ей.

Мы сбежали по служебной лестнице. Переодеться она не успела, я накинул на нее мое пальто.

Внизу, прохаживаясь возле газика, меня ждал румяный милиционер в тулупе.

— Старшина Усатюк! — бросив ладонь к шапке, отрекомендовался он. — Приказано вас задержать и доставить в суд, за нарушение общественного порядка в общественном месте!

— А что ему будет? — прижавшись ко мне, воскликнула она.

— Да сутки, наверное! — снимая с нее пальто, откликнулся Усатюк. — А вам, гражданочка, велено возвращаться, вас ждут!

Суд прошел в бодром темпе, без сучка, без задоринки, без опроса свидетелей и без других каких-либо бюрократических формальностей.

Я с огромным интересом наблюдал за происходящим — ведь, надо думать, такого скоро не увидеть будет ни за какие деньги!

...Работал я на химическом комбинате, разбивал ломом огромные спекшиеся куски суперфосфата. Вдруг хлопнула дверца уже знакомого мне газика, милиционер высадил Леху. Вот это друг — не бросил в беде!

Мы присели покурить на скамейку.

— Геха, подлец, засадил меня, — хрипло заговорил Леха. — Певичка эта мне глянулась и ему — схлестнулись, короче... Ну ничего, я уже телегу на него накатал — такое знаю про него — волосы дыбом встают!

«Не сомневаюсь!» — подумал я.

Тут Леха, с обычной своей удачливостью, кинул окурок в урну, оттуда сразу же повалил удушливый дым. Некоторое время мы, надсадно откашливаясь, размазывая по лицу черные слезы, пытались еще говорить по душам, но потом я не выдержал:

— Извини, Леха! Должен немного поработать!

Я пошел к суперфосфатной горе. Скрипнули тормоза. Я обернулся. Из такси, пригнувшись, вылезала она. Близоруко щурясь, она шла через территорию, перешагивая ослепительными своими ногами валяющиеся там и сям бревна и трубы. Чтобы хоть чуть успокоиться, я схватил лом и так раздолбал ком суперфосфата, что родная мать — химическая промышленность не узнала бы его.

Ну и поезд! Где такой взяли? Такое впечатление, что его перед тем, как подать, три дня валяли в грязи. Только странно, где ее нашли — всюду давно уже снег. Видимо, сохранили с лета? Впрочем, над такими тонкостями размышлять некогда — толпа понесла по платформе вбок, нумерация вагонов оказалась неожиданной — от хвоста к тепловозу! Мой первый вагон оказался последним — для него платформы уже не хватило, пришлось спускаться с нее, бежать внизу, потом подтягиваться за поручни. Проводник безучастно стоял в тамбуре, зловеще небритый, в какой-то вязаной бабской кофте... видеть его в белоснежном кителе я и не рассчитывал — но все же...

— Это спальный вагон? СВ? — оглядывая мрачный тамбур с дверцей, ведущей к отопительному котлу с путаницей ржавых трубок, неуверенно спросил я.

Проводник долго неподвижно смотрел на меня, потом мрачно усмехнулся, ничего не ответил... Несколько странно! Я вошел в вагон... В таком вагоне хорошо ездить в тюрьму — для того, чтобы дальнейшая жизнь не казалась такой уж тяжелой. Облезлые полки, затхлый запах напомнили мне о самых тяжких моментах моей жизни — причем не столько бывших, сколько о будущих!