Валерий Попов - Жизнь удалась [Повесть и рассказы]

По темному небу катился свет, — северное сияние! — словно какой-то прожектор достиг бесконечности и блуждал там.

— А не цветное почему? — обиделся Дзыня.

— Тебе сразу уж и цветное! — ответил я.

Ночью погасшая было печь неожиданно раскочегарилась сама собой, — трещала, лучилась сквозь щели и конфорки. Мы молча лежали в темноте, глядя, как розовые волны бежали по потолку.

Все дни в командировке я был занят до упора и только перед самым отъездом успел зайти в знаменитое местное кафе. Оно называлось «Молочное», однако, когда я спустился вниз, в полированный темноватый прохладный зал, оказалось, что здесь продают и джин, горьковатый, пахнущий хвоей, и зеленый итальянский вермут, и чешское пиво.

Такая трактовка названия, не скрою, порадовала меня.

Я сел на прохладную деревянную скамейку, стал приглядываться в полутьме. Сначала я моргал, ничего не видя, но уже через несколько минут был поражен обилием прекрасных, молодых, скромных, серьезных девушек, тихо сидящих над глиняными кружками, в которых подавалось, как я выяснил, кофе со сливками.

Если не сделать сразу — то не сделаешь уже никогда, и я, не дав себе опомниться, пересел за соседний столик, где сидела прекрасная тоненькая девушка с большим, толстым портфелем под боком. Как она таскала этот портфель, такая тоненькая?

Никогда в жизни я еще не говорил так складно. Незнакомый город, новое место, — все это действовало на меня, взвинчивало. Сомнения мои, печальный опыт, — этого здесь не было, я не взял этого с собой, как выяснилось.

Больше всего я люблю таких девушек — серьезных и грустных (хотя среди знакомых моих никогда таких не было), и вот эта девушка была именно такой.

Кривляки, кокетки, — пропади они пропадом!

— ...Знаете, — уже через час, волнуясь, говорила она. — Я не могу побороть ощущения, что, если вы уйдете, это будет какой-то потерей в жизни.

Ее лицо неясно розовело в полутьме, рядом со мной была только ее рука — тонкая, с синеватыми прожилками на запястьях, с тоненьким кольцом на безымянном пальце. Ее голос — чистый, дрожащий, иногда вдруг, с усилием, насмешливый.

— Каждый человек, который уходит, — потеря, — говорил я, дрожа. — Но сейчас я тоже чувствую что-то необыкновенное...

Мы взялись вдруг за руки, испуганно посмотрели друг на друга... Сидящий за нашим столом румяный, яркоглазый человек вдруг повернулся ко мне.

— Простите, — чуть встревоженно сказал он, — вы...

Он назвал мою незатейливую фамилию.

— Да! — удивленно сказал я. — А что?

— Простите, что вмешиваюсь, — сказал он. — Но я не могу не сказать: я читал ваши статьи, и они меня восхищают!

Это был единственный человек в мире, который читал мои статьи!

Я почти не верил. Я держал за руку самую прекрасную девушку, во всяком случае одну из самых прекрасных, — другую такую я не найду никогда (ее ладонь от неподвижности чуть вспотела, и она, рассеянно улыбнувшись, перевернула руку в моем кулаке на спинку). И тут же сидел единственный человек, который читал мои статьи!

И тут почему-то я испугался.

— Знаете, мне нужно ехать! — сказал я морщась, глядя на часы.

— Ой! — испуганно сказала она. — Правда? А остаться не можете? Ну хотя бы на час?

Но я был уже во власти приступа идиотизма.

— Да нет, — тупо бормотал я. — Билет, понимаете, куплен...

Она грустно смотрела на меня.

— Ну все! — я с ужасом слышал свой голос. — Еще надо в камеру хранения забежать. Два узла, сундучок такой, небольшой...

Я бормотал, пятился задом, мелко кланялся.

Яркий свет на улице ослепил меня.

Я стоял, покачиваясь, тяжело дыша.

«Что это было, а?»

Я хотел вернуться, — но возвращаться не положено почему-то.

Дальше все понеслось как в фильме, в котором все знаешь наперед и поэтому ничего уже не чувствуешь.

Ну, что полагается делать в поезде? Пить чай? Ну, я и выпил, восемнадцать стаканов. Выбегать на станциях? Я выбегал, хотя не мог точно объяснить — зачем?

С поезда я ринулся прямо на работу.

— Что, приехал? — почему-то удивленно говорили мне все.

— Приехал! — злобно говорил я. — Прекрасно ведь знаете, что сегодня я и должен приехать!

— Ну, это понятно... — говорили все с непонятным разочарованием, словно ждали от меня какого-то чуда, а его не случилось.

— Не понимаю, чего вы ждали-то? — в ярости спрашивал я. — Обычная командировка. Суточные — два шестьдесят. Вы что?!

— Ничего... — со вздохом раздавалось в ответ.

В полной прострации я пошел на прием к директору. Он-то похвалит меня за точность, тут-то я пойму, что счастье, конечно, счастьем...

— Приехал? — удивленно воскликнул директор.

— Приехал! — закричал я. — Представьте! На что вы намекаете, все тут? Вы хотите сказать, что я дурак?

— Нет, ну почему же? — ответил он. — Все правильно. Я просто...

— Что просто?! — вцепился я.

— Ну просто... мало ли что?

— Что мало? Что — мало ли что? Вы ж сами велели мне приехать во вторник!

— Ну... мало ли что я велел, — сказал он, окончательно добивая меня.

Вечером я пошел в театр, на спектакль, на который все тогда рвались. Стиснутый со всех сторон толпой, я медленно продвигался вперед. Все двигались туда, один только рвался оттуда, крича:

— Ну пропустите же! Вы что?! Семь часов уже, магазин закрывается!

Я посмотрел на него и тоже стал проталкиваться обратно.

Я приехал на вокзал. Я даже сделал попытку пролезть без очереди, но при первом же окрике: «Гражданин! Все хотят ехать!» — вернулся назад.

Ночь в поезде я провел обычно.

И вот я вышел на вокзальную площадь, сел в трамвай.

Показалась та улица, черные обрезанные ветки на белом небе.

Я был холоден абсолютно. Я знал уже — момент тот канул безвозвратно (хотя я мог его и не отпускать).

Я вошел в здание, начал спускаться по лестнице. Лестница была та. Я открыл дверь...

Подвал. Капают капли. Толстые трубы, обмотанные стекловатой. Два человека в серых робах играли на деревянном верстаке в домино.

— Забьем? — поворачиваясь ко мне, предложил один...

Первый.

Первый жених — грузин был, Джемал. Все ходил за мной, глазами сверкая.

Однажды, когда я плохо еще его знала, пригласил как-то меня к себе в гости.

Ну я тогда дура дурой была, поехала.

Сначала все красиво было, даже чересчур: виски «Блэк энд вайт», пластинка «Данс ин де дак».

Потом вдруг говорит:

— Сегодня ты не уйдешь!

— Почему?