Валерий Попов - Жизнь удалась [Повесть и рассказы]

— Вот, — Леха говорит, — гению нашему квартирку дали!

Метнула она на него взгляд, обозначающий, видимо: «А почему не тебе?»

Но Леха взгляда этого не заметил, говорит:

— ...Только вот мебели никакой у него нет, — может, подарим ему наш пуфик, все равно мы им не пользуемся давно?

Метнула на него взгляд, молча ушла. Потом, начал я уже домой собираться, в комнату заглянул с нею проститься, гляжу: стоит она перед пуфиком на коленях и сигаретой прожигает в нем дыры!

Вынесла мне пуфик — из дыр еще дым идет!

— Пожалуйста, — говорит.

Привез я его домой, поставил... Ничего! Все-таки вещь.

И тут ошеломляющее известие: нас с Лехой как подавших уже надежды специалистов посылают на полгода в Болгарию на стажировку!

Леха обрадовался:

— Ну наконец-то! Наконец-то я съезжу за рубеж, красивых вещей Дийке привезу, как она мечтала!

День спустя выясняется: необходимо медицинское освидетельствование.

— Так я и знал! — горестно Леха говорит. — Так я и знал, что не выйдет ничего, давно уже чувствую себя неважно!

— Спокойно! — отвечаю.

Назавтра отправились мы с ним сдавать на анализ мочу. Было ясное осеннее утро.

Леха задумчивый шел, потом говорит:

— А давай поменяемся мочой!

— Зачем?!

— Ну так. Чисто дружески.

— Давай!

Поменялись пузырьками, перевесили ярлычки.

Через неделю интересуемся анализами, нам говорят:

— Вы (то есть я) можете ехать куда вам угодно, а вы (то есть Леха) по состоянию здоровья ехать никуда не можете.

Раскрыл я только рот, чтобы сказать, что все наоборот, — что это я, оказывается, больной, а Леха здоровый... Леха выталкивает меня в коридор.

— Молчи! Понял, молчи! — шипит. — Узнают про наш обман, обоих не пустят, а так уж хоть ты поезжай... Ладно уж!

Уговорил все-таки меня, но, видно, и обиделся, что я согласился.

Сначала не хотел я ехать, потом подумал: «А почему, собственно, не я? Работаю нормально. Знаю языки. Характер отцовский, бойцовский... Чем плохо?»

...Только вернулся я из Болгарии — в первый же вечер к Лехе. Подарки принес: ему рубашку, жене — свитер, дочурке их — блок жвачки. Сидел, долго рассказывал, — как показалось мне, очень интересно.

Поздно уже вышел от них... Спускаюсь по лестнице и вспомнил: курточку свою у них забыл! То-то я ощущаю, что как-то неловко плечам.

Помчался вверх по лестнице, вижу — и дверь не закрыл. Только хочу войти — слышу глухие их голоса:

— Его, что ли, курточка? — Леха спрашивает.

— Его! — Дия говорит. — Давай мни!

Тут я чуть прямо на лестнице в обморок не упал.

Я-то считал, что они меня любят, а они, оказывается, ненавидят, даже курточку мою спокойно не могут видеть!

Приехал я к себе домой, часа два по комнате бегал, успокоиться не мог.

И примерно после этого дня стал я чувствовать себя иногда нехорошо. Какая-то тяжесть по утрам в желудке, потом вдруг резкая боль, словно кто-то нож втыкает в живот. И все чаще стало прихватывать. То и дело сидишь, скорчившись на скамейке, руками живот обняв, прикидывая на глазок, как бы до следующей скамейки добраться!

Однажды остановился я передохнуть, стал «Медицинскую газету» читать. Почитаешь, закроешь глаза... в темноте зеленые буковки мерцают.

Снова открываешь глаза, читаешь: «...серповидная опухоль в низу живота... увеличение опухоли к вечеру... боль при длительной ходьбе».

«Что ж это? — вдруг я опомнился. — Ведь это же у меня!» Все думал — так, ерунда, а оказалась болезнь, и вот даже в газетах про нее пишут.

Вспомнил еще, как Леху по моему анализу в Болгарию не пустили.

Все ясно.

Стал двухкопеечную монету искать, чтобы знакомому одному врачу позвонить, — руки дрожат, никак в карман не попасть!

Рядом стоял покачивающийся человек:

— Двухкопеечную, что ли? Дам!.. Все равно мне некому теперь звонить-то!

Дозвонился знакомому своему врачу, приехал к нему, он говорит:

— Ну, поздравляю! Одной ногой уже, можно сказать, ты в могиле! Надо срочно оперироваться, иначе худо!

Утром пришел я в поликлинику, назанимал очередей, — послали меня сразу же на анализ крови, рентген и прогревание.

Гробоносый мужчина из очереди спрашивает меня:

— Вы в какой конкретно очереди стоите?

— Да понимаете, — говорю, — предпочтения еще не отдал.

— Тройную игру ведешь? — озлобился он.

Хотел я тут даже четверную повести — над укольным кабинетом лампочка замигала, врываюсь туда... Протягиваю свои бумаги.

— Уколы, — говорят, — вам не прописаны.

— Не прописаны? — говорю. — Жаль.

Снова стал тройную игру вести. Лежу в кабинете процедурном на прогревании, а одновременно с этим еще в двух очередях стою! Какой-то я виртуоз!

Выскочил с прогревания, с ходу — на рентген: холодную резиновую раму прижали к груди... Выскочил с рентгена, а тут и на кровь моя очередь! Замечательно!

Выскакиваю я, сдав кровь, гробоносый мужчина мне говорит:

— Чего радуешься-то? Ведь ты больной!

Тут я, честно говоря, немного приуныл. «Ничего, — думаю, — может, вылечусь еще?!»

Перед больницей встал я рано, побрился, надел новую футболку, трусы.

«Надо пораньше, — думаю, — пойти, а то все лучшие койки разберут!»

— Ты, — мать говорит, — прям как на праздник собираешься!

— А как же? — я говорю.

Когда я пришел к больнице, ворота были еще закрыты. Я подождал.

Впустили наконец в приемный покой. Там говорят:

— Ну что, будем оперироваться?

— Сразу?

— Сразу.

Подзывают молодого гиганта в халате и шапочке.

— Познакомьтесь, — говорят, — ваш хирург.

— Федор, — подает он огромную ладонь.

— Привет, — говорю. — Как, много операций делал?

— Пока, — говорит, — только на покойниках.

— Как?!

— Вот так. Все к профессору рвутся, а у меня никто не хочет оперироваться. Так, видно, и не начну.

Сначала мне страшно стало, потом думаю: «Что же это я? Говорю всегда, что молодежь надо продвигать, а сам ей, получается, продвигаться не даю?»

— Все! — говорю. — Делай! Куда мне?

— Да подожди ты, — радостно Федя говорит. — Завтра еще оперироваться, сегодня процедуры будут!

— А-а-а... Жаль!

Переоделся в больничную байковую пижаму, быстро отправился вслед за Федей в палату.

— Здравствуйте, — бодро говорю.

Молчат. Только кто-то стонет в углу, пытаясь для приличия перевести стон как бы в кашель. Вдоль кровати у него с двух сторон вставлены доски, только тонкий нос торчит между досками, как из...

Лег я на свою койку, долго неподвижно лежал, глядя в потолок. Потом появилась мужеподобная сестра, басом говорит:

— Брили живот? Идите брейте! За вас никто этого делать не станет!

В тускло освещенной уборной брил я живот и плакал. Жалко все-таки умирать.

Потом процедуры были. Потом вечер настал. То есть в городе еще, наверно, гуляют вовсю, а здесь тусклый свет, тишина. Сосед на ближней койке храпит, волны от храпа идут по одеялу!