Владимир Орлов - Усы: сборник рассказов, эссе, интервью

— Нет, она его не кормит, — хохотнул Василий. — Кормлю его я.

Он взглянул на Сенатора и добавил:

— Но от нее зависит, как его накормят. Она у нас старший бухгалтер.

Все нам назначенное мы исполнили и отправились за новыми указаниями. По дороге Берсеньева говорила, что подумаешь — Сенатор, у нее муж тоже в своем роде Сенатор, ну и что из этого, сейчас он в Люксембурге, в командировке, а тут дело святое, народ в своих прорывах и испытаниях не должен быть одинок. Вблизи хозяйственного двора она, углядев бригадиршу Анну Владимировну, чуть ли не закричала: «Уработались всласть! Но мы бабы, привыкшие к ломам и молоту! Что нам еще назначат?» — «А ничего, — сказала Анна Владимировна. — Все. Большое спасибо. Мы свое сделали». — «Как все?» — удивились мы с Шалуновичем, нам-то казалось, что главные подвиги и не начинались. «Все, — подтвердила бригадир. — Уже два часа. Штаб ждет донесений». Неподалеку курили Красс Захарович Болотин и маринист Шелушной.

— Аль еще охота раззудить плечо? — спросил Болотин. — Ишь, прыткие какие. Кубанские казаки. И так уж небось ломит в руках и спине?

— Не без этого.

— Стало быть, требуется с устатку. Пойдешь в клуб?

— Не могу, — сказал я.

— Ну тогда дай десятку, коли ты с нами брезгуешь, ведь взял же десятку на всякий случай, сознавайся?

— Ну взял… — промямлил я. — У меня дома сидят голодные.

— Это уже и не смешно. В день всеобщего бескорыстия — откровенная жадность… Это, брат, знаешь…

— Нет, — твердо сказал я. — Не могу, Красс Захарович.

Болотин рассердился:

— Ладно. Это, конечно, мерзко, подло, но ладно. Тогда, чтоб тебе хоть чуть-чуть не было стыдно, ответь все же, чем мы богаче животных. У тебя было время подумать. Ну? Что у нас есть такое, чего у них нет и быть не может?

— Разум, что ли?

— Это мы-то богаче разумом? Рыдайте, люди, рыдайте, посыпайте главы пеплом! Вот сейчас своими словами ты подтверждаешь людскую дурь. Человеки этим занимаются ежесекундно. Ладно, попроще. Что мы такое за тысячелетия придумали, чего нет у животных?

— Неужели телевизор?

— Очки, дурья башка, очки!

— Ну, Красс Захарович, — не удержался я. — Где уж очкам прийти в голову! Именно ваш разум я имел в виду, когда пытался вам ответить.

— Ну так это мой разум… — устало сказал Болотин. Далее он торжественно молчал и смотрел на меня, давая созреть во мне пониманию того, что я ради благоочищения человечества обязан сейчас же вручить Крассу Захароничу Болотину десятку, а лучше бы — четвертной.

— Нет, не могу. Дома расстроятся.

— Экие мы с Шелушным сироты, — тихо вздохнул Болотин. — Знаешь, разреши тогда почитать тебе свежие стихи. — И он шагнул ко мне с намерением читать стихи — глаза в глаза.

— Нет, не надо, лучше потом! — взмолился я. — Вот вам, Красс Захарович, десятка, и вы с Шелушным идите…

Едучи в Останкино трамваем и пристроив на коленях авоську с буханкой хлеба, пакетом картофеля и пачкой крестьянского масла, купленными на чудесно спасшийся в моих карманах рубль с мелочью, я клял себя за слабость характера и неспособность вытерпеть чтение вслух свежих стихов, возможно и гениальных. Хотя что для устатка Болотина моя десятка… «Этак, — думал я, — мы долго не протянем».

Однако протянули и еще год. И апрельским утром я опять оказался в зоологическом саду на красном сборе прилежных субботеев. И опять шел дождь, но работали мы теперь под крышами. Среди прочего надо было на складе доски, прибывшие недавно и сброшенные куда ни попадя, рассортировать, разнести и уложить по штабелям. Доски были сырые, тяжелые и протяженные, как пролонгации договоров. Носить их приходилось вдвоем, а то и втроем. Работы вышли монотонные, приключений не случилось. Берсеньевой я не увидел. Возможно, она пошла нынче на передовую. На линию огня. Запомнилось только участие в трудовом подъеме Пети Пыльникова. Имевший опять на меня виды Красс Захарович Болотин был отвлечен именно Пыльниковым. Мы уже час трудились, когда на складе возник Пыльников, пострел и оптимист. «У кого список? — прозвенел он и тут же отметился. — Что пашете-то?» — «Да вот, Петечка, доски носим, потом перейдем на горбыль». — «Бог в помошь! — сказал Пыльников. — Мне-то бежать надо, а то бы я… ну ладно, пятнадцать минут у меня есть». Шустрый, тощий Петечка был мал — с незабвенного Карандаша, в товарищи по субботнику он определил себе рослых Шелушного и Карабониса. Только они брали доску на плечи, он тут же оказывался между ними, руку левую вытягивал вверх, касался двумя пальцами доски или не касался, добросовестно сопровождал груз к штабелям, а когда Шелушной и Карабонис сбрасывали доску, крякал смачно. Совершив так четыре ходки. Пыльников раскланялся: «Надо бежать, надо бежать, сами понимаете». И был таков. Красс Захарович Болотин замешкался, задержался, но инстинкт самовосполнения все же заставил его броситься вдогонку Пыльникову. Минут через пять Болотин вернулся и снова вызвал у меня мысли о моченом яблоке. «Скотина! — негодовал Болотин. — Жирная свинья! Укатил на своем «мерседесе»! Во всех храмах будет предан анафеме! Тексты его изгонят из трактиров и ресторанов! Ему бы, аспиду, рублей триста со своих-то пирогов и стерлядей внести в фонд, а он попрыгал под досочкой и утек на белом «мерседесе». Полагает, что Синатра и Лайза Минелли поют его тексты; накось выкуси, Толкунова и та не всегда берется. Насобачит сейчас что-нибудь вроде «Мы кузнецы, и дух наш молод…»!» — «Ничего не дал?» — теряя надежду, спросил Шелушной. «Мало дал! — заявил Болотин. — И так дал, будто думал не о всеобщем братстве, а о прожиточной рифме. Еще и оскорбил. Жирная свинья! И не только свинья, но и мышь-землеройка! И его надо держать здесь, в клетке, рядом с тобой!» «Но одолжил все-таки», — обрадовался Шелушной. На всякий случай я носил доски подальше от Болотина и уцелел. День закончился благополучно. И пристойно. Если не считать мордобитий в пивном автомате на Королева, куда я заскочил промочить горло. Отчего-то после трудов на субботнике люди в автомате бывали особенно раздраженные и грубили друг другу без всяких на то причин…

В третий раз я приехал в зоопарк бывалым закаленным бойцом. Весна вышла теплой, снег стаял, ночью, правда, морозец задубил землю, но небо было ясное, улыбчивое. На хозяйственном дворе в толпе субботеев я увидел начальника штаба по проведению Мысловатого. Он тут же указал на меня пальцем:

— А вот и он! Вот вам бригадир!

— С чего бы вдруг? — удивился я.

— Анна Владимировна заболела, — сказал Мысловатый, — а вы, как я слышал, заслуженный ветеран. Все здесь знаете. Будете бригадиром. Дело государственное.

— Бригадиром так бригадиром, — согласился я. Слова «заслуженный» и «государственное» кумачовым кушаком спеленали меня как гражданина. И знал я, что делать бригадиру. Как я ошибался…