Кэтрин Хайд - Ветряные мельницы надежды

— Я все решил. И никогда ни за что не передумал бы.

— Делайла замечательная.

— Да, она очень хорошая.

— Прости, что я тебе не рассказала. Ну, про Натали. Я-то думала — у нас еще целых четыре месяца есть, чтобы получше узнать друг друга… Мне бы тогда было легче рассказать.

Я промолчал.

— Она славная девочка. Правда-правда. Она тебя наверняка полюбит. Вот познакомитесь поближе…

Я снова промолчал. Потому что не хотел об этом говорить. Я хотел говорить только о нас двоих.

Мария посмотрела на меня, ее лицо оказалось совсем близко, и я ее поцеловал. Не так, как раньше. По-настоящему. Внутри все перевернулось, я задыхался, но не отнимал губ, а рукой гладил ее волосы, шею, плечи. Я не мог прижать ее к себе, чтобы не сделать больно. К ногам, конечно, можно было прикасаться, но тогда логично было бы как-то продолжить, а как? При ее сломанных ребрах и Делайле с Натали в соседней комнате?

Зато можно было… можно было целоваться. И целоваться. И…

Я не помню, когда закончился наш поцелуй. Не помню, чтобы мы решили: ну все, довольно целоваться. Даже смешно. Кто же такое решает? Зато я помню, как Делайла, пристроив Натали на бедре, возилась в кухне и оттуда будила нас:

— Ребятки, поднимайтесь, а то опоздаете на автобус.

В комнате было светло, голова Марии лежала на моем плече. Мы так и заснули с ней, полулежа на диванчике.

— Доброе утро, — в первый раз прошептал я Марии.

Вот и новая наша традиция. Отличное начало новой жизни.

Прощание далось очень тяжело. Всем нам.

Натали никак не могла расстаться с тапочкой Делайлы. Я не мог расстаться с самой Делайлой. Натали сопела, ныла и кричала. Не плакала, а кричала — возмущенно и горестно. А я старался не выдавать своих чувств.

— Простите, — сказала Мария. — Обычно она очень хорошо себя ведет.

— Не переживай, дочка. Дай ей фору. Все вокруг новое, незнакомое. Эх, если б эти тапки не были подарком сына…

— Ну что вы! Они ваши, мы бы ни за что не взяли. Просто Натали скучает по своему меховому воротнику. Вернее, это воротник с кожаной куртки ее отца. Она его из рук не выпускала. Но пришлось оставить дома.

Не скажу, чтобы мне было приятно это слышать. Сразу всякие мысли полезли в голову. Если она так скучает по воротнику отца, то, может, и по отцу тоже? Может, она очень привязана к этому человеку? И он к ней? А если он ее любит… Не знать, где твоя дочь, — такого и врагу не пожелаешь.

Делайла прервала мои мысли, вручив мне большой бумажный пакет:

— Кое-какой перекус. И для мелюзги, и для тех, кто постарше. Внутри еще есть конверт — глядите, чтоб не выпал. Там мой адрес в Сан-Диего и номер телефона. К концу месяца я уже буду дома.

Я взял пакет. Хотел поблагодарить, но не смог. Ком в горле застрял.

Натали не унималась, все ныла и ныла. Никаких слов, одни эмоции.

— Вы мне только позвоните, ребятки, если на автобус опоздаете, — сказала Делайла. — Надеюсь, что нет, но мало ли. А если не позвоните — я буду знать, что вы сели, и сообщу бабушке Энни, когда вас встречать.

Я и не представлял, что Делайла может сама позвонить моей бабушке, но как услышал, чуть не запрыгал от восторга. Здорово! Мне ж тогда не придется ломать голову — предупреждать бабушку Энни насчет Натали или нет. Я боялся, что эта новость может стать последней каплей. Но в душе надеялся, что преувеличиваю. Ведь вполне возможно, что бабушка Энни, как и Делайла, любит детей.

Я поднял голову, посмотрел на Делайлу. И чуть было не выпалил, что никуда не уеду от нее.

— Как же я без вас?!

— Да ладно тебе, сынок! Ну-ка, не распускай нюни! Это ж тебе не вечное «прощай», а всего лишь «до свидания». В Калифорнии будем жить часах в трех езды друг от друга. Приедешь в гости?

— Конечно, но…

— Знаю, сынок, знаю. Я тоже привыкла, что ты рядом. Но долгие проводы нам ни к чему. Шагай и не оглядывайся! Впереди у тебя куда больше, чем позади. Верно я говорю?

Кивнув, я последовал ее совету.

— Ладно. До свидания, Делайла, и спасибо за все. До встречи.

И мы ушли. Втроем. Двое умирающих от страха почти-взрослых и капризный ребенок. Я не оглянулся.

Я кое-что новое узнал о Марии уже на автобусной станции. Пока мы ждали, когда можно будет занять свои места и тронуться в путь. Забавно: она и рта не раскрыла, а я все равно узнал о ней кое-что очень важное.

Во-первых, я понял, что для меня в целом свете существует только одно лицо. Лицо Марии. Одно-единственное. Именно это лицо я так долго и упорно пытался нарисовать в мыслях. И дело даже не в чертах. Скорее, в улыбке. В том, как она отводит глаза или поворачивает голову.

Ее лицо — как нужный ключик к замку, к которому не подходили другие ключи. А этот повернулся — и открыл все, что было скрыто за дверью в настоящую жизнь.

А во-вторых, я понял, что совсем ее не знаю.

Это чудесное лицо, эти глаза, волосы, улыбка, жесты принадлежали незнакомке. Почти незнакомке. Мы доверились друг другу, нас уже многое связывало — и при этом каждый был загадкой для другого.

А еще я догадался, что она напугана. И не мне ее винить. Я боялся не меньше.

Чего боялся, спросите? Хотел бы я сказать в ответ что-то определенное, но… Я всего боялся. Я ведь бросал все, что знал в жизни. Единственного родителя. Какой он ни был, но все же — родная кровь. Своего лучшего друга, Делайлу. Город, в котором прожил десять лет. Все это оставалось позади. И впереди ждало что-то совершенно новое. Что?

Но все это не главное. Больше всего я боялся…

Вообще-то джентльмену не положено даже поднимать такие деликатные темы. Ну, насчет интимных моментов, когда мужчина и женщина остаются вдвоем. Вы меня понимаете.

Короче, мне неловко об этом говорить, но я думал о сломанных ребрах, ребенке и раскладном диване в гостиной бабушки Энни.

И мне казалось, что это никогда не случится.

Только не подумайте, что я сгорал от нетерпения и злился, что этот момент придется отложить. Нет, я не мог избавиться от чувства, что он никогда не наступит, этот момент. Вам такое знакомо? Вроде бежишь за чем-то вдогонку — а твоя цель ускользает буквально из-под носа. Вот уже, кажется, схватил — а она просочилась сквозь пальцы. И ты начинаешь думать, что так будет всегда. Даже начинаешь сомневаться в реальности того, за чем гонишься.

Ну все, хватит. Так и свихнуться недолго. А нам надо устроиться в автобусе. С вещами и маленькой плаксивой девочкой, которая скулила по меховому воротнику и пушистым тапочкам. Она тоже была напугана.

И ее я тоже ни капельки не винил.

Я пошел к автомату, взял для Натали бутылку воды, вернулся и открыл. Но девочка оттолкнула мою руку и снова заскулила.

Я поймал извиняющийся взгляд Марии. Конечно, ей бы хотелось, чтобы ребенок вел себя прилично, но ее желание в этом случае ничего не меняло. И вообще — с какой стати Натали должна была вести себя прилично, если я и сам от страха и переживаний готов был заскулить?