Вильям Козлов - Дети ада

С полчаса они изредка перебрасывались словами, следя за поплавками. Плотва и окуньки то и дело топили их. Иван подцепил крупного подлещика. По всем правилам тот положил поплавок набок, немного протащил его по водной глади, а потом стал топить, тут-то рыболов и подсек. Рывок в сторону, легкий звон тонкой жилки — и вот показалась треугольная голова. Подлещик, вдохнув жабрами воздуха, замер, перестал сопротивляться. Теперь можно его как лапоть тащить по воде к лодке. Точно таким же образом Иван позавчера подвел к борту золотистого с черными плавниками леща, но когда стал его переваливать в лодку, лещ взбрыкнулся, жилка тренькнула и добыча ушла под воду. С того раза Иван все время держал у ног складной подсачок с металлической ручкой.

— Вася уже сбежал, — кивнул на берег Антон. — Я удивляюсь, как они живут: картошку сажают позже всех и кое-как, никогда не окапывают. Свинью их за километр узнаешь — по уши в дерьме. У кур перья вылезают, яйца ищут по всей территории вокруг огорода... И другие ненамного лучше хозяйствуют. Погляди, сколько незапаханной земли? А добьешься, чтобы тебе отрезали несколько гектаров, разговоров в Плещеевке, будто ты всех их обокрал.

— Развал, бесхозяйственность в стране во всем сказываются, — сказал Иван.

— Семьдесят лет жили по черному в Нечерноземье и сейчас так живут, Иван. Я думаю, деревню в России будут поднимать другие люди, не эти... — он презрительно кивнул на почтаркин дом. — Эти будут держаться за колхозы и жить только для себя. То есть, колхозы-совхозы для них — это ничейные территории, откуда все, что плохо лежит, можно присваивать себе, да еще и зарплату платят.

— Какие же это другие люди будут землю поднимать? — полюбопытствовал Иван.

— Такие как мы с тобой, — ответил Антон. — И миллионы тех, кто в скором времени останется в городе без работы. Вот тогда и начнется великое переселение из городов в деревни.

— Дай-то Бог, — с сомнением покачал головой Иван.

Скоро две недели, как Иван гостит у друга. Если бы не крикливая Зинка-почтарка, не упускающая случая из подворотни облаять соседа, отдых можно было бы считать удачным. Впрочем, Иван старался не обращать внимания на злобную бабенку. Некоторые соседи сочувствовали Антону Ларионову по крайней мере на словах, мол, на Зинку не стоит обращать внимания, как, например, на сельского дурачка или козла вонючего, изредка появляющегося в Плещеевке. Кто-то привязал к рогам козла, прозванного Леней, разноцветные ленты. Бурая грязная шерсть свисала длинными прядями с его тощих боков, будто усмехающаяся острая сатанинская морда была задрана вверх, глаза горели желтым огнем. Ленька никому не уступал дороги, даже местные собаки шарахались, когда он в гордом одиночестве шел по бугристой в колдобинах улице. Коз в деревне и было-то всего с десяток. Ленька в точности знал, когда его ждут. Хозяйки ласково: «Лень-Лень- Лень!» зазывали его к себе, протягивая на ладонях хлеб, пучки сочной травы, когда же пришедшие в охоту козы были обслужены неутомимым могучим Ленькой, гнали его палками и камнями от своих ворот, но козел невозмутимо совершал свой повторный обход стада и только свирепо тряс рогатой кучерявой башкой, издавая не привычное козлиное меканье, а какой-то зловещий утробный рык.

Хитрый Василий — муж почтарки — иногда заходил к ним, тянулся к пачке сигарет и, сидя на бревнах, тоже сетовал на Зинку.

— У нее и матка была такая же стерва, — добродушно рассказывал он. — И голос такой же пронзительный, а померла — вся деревня провожала на кладбище... Орёть — это еще ладно стерпеть можно, так, паскуда, бывает меня ночью ухватом метелит!

— Так крепко спишь? — подмигивая Ивану, спрашивал Антон.

— Это когда с получки дерябну, — признавался сосед. Он не любил выставлять себя пьяницей. — Проснусь утром и синяки считаю. И норовит все по ногам да под ребра.

— А чего она на нас-то лается? — интересовался Антон.

— Никого в деревне не обходит, Владимирыч, у ей все — плохие, — улыбался Василий. Три желтых зуба тускло светились во рту. — Ежели за день никого не облает, сама не своя. Даже ночью во сне бывает ругается. Такая уж подлая натура у бабы...

— Не знаешь, как и заткнуть этот зловонный фонтан, — заметил Иван.

— Горбатого могила исправит, — философски заключил сосед.

Попросив еще пару сигарет, Василий уходил, приговаривая всякий раз:

— Дела, дела... Все надо, все надо... Замучила работа проклятая!

— Ну и трепло! — усмехался Антон. — Его работа — это шастать вдоль озера, может, где рыбачков у костра встретит — глядишь, нальют стопку или сопрет чего-нибудь на молочной ферме и продаст на водку.

С Антоном Ларионовым Иван подружился еще в десантном полку, оба дослужились до старших сержантов, оба побеждали на спортивных соревнованиях, мастерски владели оружием, ножом, могли выстоять перед мастерами каратэ, хотя всей хитроумной техникой этой популярной азиатской борьбы и не овладели до конца. В СССР настоящих каратистов, увенчанных черными поясами мастеров, было немного. Десантников обучали рукопашному бою с вооруженным противником, а прыгать, размахивать руками и взбрыкивать ногами, издавая пронзительные вопли — это больше для восторженных зрителей. У десантников была другая работа: выбить из рук противника нож или огнестрельное оружие, обездвижить его, если необходимо, убить. И все это нужно делать в считанные секунды, рассчитывая на внезапность, в основном ночью, тут уж не до игры и приплясываний — грубая жестокая борьба не на жизнь, а на смерть. Это только в кино красиво дерутся, выказывая благородство к своему противнику, а уж чтобы даже чемпион каратэ смог один справиться с несколькими вооруженными людьми, такого в жизни не бывает. Брюс Ли и Чак Норрис — отличные каратисты, но что они вытворяют на экране, в действительности невозможно. Один против 5—10 человек — это липа.

После армии Иван вернулся в Ленинград, Антон — в Калинин, оба поступили в университеты. Рогожин закончил философский факультет, а друг — филфак, но в школе учителем долго не задержался, как говорил, скучно стало, да и зарплата пустяковая. Кстати, имея право преподавать в вузе, Антон поехал учить ребятишек в сельскую школу в Бежецком районе, а когда ее закрыли, потому что в окрестных деревнях не осталось ребятишек, он и подался в фермеры в Псковскую область, где у него были какие-то дальние родственники преклонного возраста, однако дом купил не в той деревне, где они жили, вернее, доживали свой век, а в Плещеевке. Очень уж ему понравилось озеро Белье. И вот уже два года фермер. Никакой помощи от местных властей, неприкрытое недоброжелательство со стороны местных, все доставал с боем. Свою кооперативную квартиру в Калинине продал и на вырученные деньги купил стройматериалы, два списанных пульмановских товарных вагона, с неимоверным трудом выбил у сельсовета три гектара лугов, чтобы кормить телят. Эти несчастные гектары несколько раз пытались обратно отобрать, но Антон стоял насмерть и от него отстали, правда, раз пришлось кулаками отбиваться от трех пьяных механизаторов, приехавших на тракторе, чтобы перепахать его землю. Они грозились раздавить как орехи пульмановские вагоны с телятами и другой живностью. Двоих он сам на их тракторе довез до Глубокозерска и сдал в больницу, а третий в панике сбежал. Три недели не возвращал трактор Антон, пока, наконец, не приехал на переговоры сам начальник районного отделения милиции и по-хорошему не упросил отдать технику колхозу. Это было осенью, когда Антон уже все уборочные работы закончил. Тракторист и его дружки были пьяны и указание «стереть с лица земли» хозяйство Ларионова якобы получили от председателя колхоза, который, разумеется, от всего отперся, мол, верно, фермер у него как бельмо на глазу, но давать указания варварски разорять его тракторам он не давал. Что он, законов не знает? Это, мол, инициатива самих хулиганов. Фермеров, как и кооператоров, на селе не любят и ему все время жалуются на их самоуправство, захват земли, потраву покосов...