Отесса Мошфег - Мой год отдыха и релакса

Я ополоснула лицо водой, прополоскала горло, стерла бумажным полотенцем налет с зубов. Вернувшись на свое место, я набрала в рот джину, подержала его там и выплюнула в бутылку. Поезд снова замедлил ход. Я схватила свои вещи, держа на руках, словно ребенка, тяжелый букет. Розы были свежие, упругие и без запаха. Я даже потрогала их, желая убедиться, что они настоящие. Да, точно, живые.

Вокруг Фармингдейла все было уныло и плоско, только телефонные вышки торчали. Вдали виднелись ряды длинных двухэтажных домов, облицованных бежевым алюминиевым сайдингом, и что-то, похожее на силосную башню, голые ветви деревьев дрожали от ветра, темные клубы дыма поднимались из какого-то невидимого источника к широкому, бледно-серому небу. Люди, закутанные в пальто, шарфы и шляпы, шаркали по покрытой льдом площади к минивэнам и недорогим седанам, их работающие моторы наполняли маленькую парковку туманом выхлопных газов. Огромный, белый «Линкольн-Континенталь» подъехал к тротуару и мигнул фарами.

Это была Рива. Она опустила стекло со стороны пассажирского сиденья и помахала мне. Я прикинула — может, сделать вид, что не заметила ее, перейти через пути и вскочить в первый же поезд на Манхэттен. Она посигналила. Я подошла и села в автомобиль. В салоне была сплошь кожа цвета бургундского и пластик «под дерево». Освежитель воздуха выдавал запах сигар и хереса. На коленях у Ривы валялись одноразовые платочки.

— Новая шуба? Реально? — спросила она, шмыгая носом.

— Рождественский подарок, — пробормотала я, поставила сумку между кроссовками и положила букет на колени. — Сама себе.

— Это дядина машина, — сообщала Рива. — Мне даже не верится, что ты выбралась сюда. Вчера вечером я не поверила тебе, когда ты сказала по телефону об этом.

— Чему ты не поверила?

— Я счастлива, что ты приехала. — По радио играла классическая музыка.

— Похороны ведь сегодня, — сказала я, подтверждая то, во что никак не хотела верить. Я действительно не хотела ехать, и все же я здесь. Я выключила музыку.

— Я просто думала, что ты опоздаешь, или проспишь весь день, или еще что-нибудь. Не обижайся. Но вот ты здесь! — Она похлопала меня по коленке. — Красивые цветы. Моей маме они бы понравились.

Я без сил откинулась на спинку сиденья.

— Рива, я неважно себя чувствую.

— Но выглядишь ты прекрасно, — сказала она, снова разглядывая мою шубу.

— Я захватила и костюм, в который переоденусь, — сообщила я, пихнув носком кроссовки сумку. — Черный.

— Можешь взять у меня все, что хочешь, — предложила Рива. — Косметику, что угодно. — Она повернулась ко мне, вымученно улыбнулась и потрепала меня по руке. Вид у нее был ужасный. Щеки опухли, глаза красные, кожа, как воск. Так она выглядела, когда ее постоянно тошнило. В последнем классе школы, тогда у нее даже лопались в глазах кровеносные сосудики, и она неделями носила в кампусе темные очки. Она снимала их только дома, в нашей общаге. На нее невозможно было смотреть.

Рива тронула машину с места.

— Смотри, какой снег красивый. Здесь так спокойно, правда? Вдалеке от города. Тут все проблемы предстают в далекой перспективе. Понимаешь?.. Это жизнь ? — Рива посмотрела на меня, желая увидеть мою реакцию, но я промолчала. Подумала только, что она и дальше будет меня доставать своими глупостями. Она ожидала, что я стану шептать ей слова утешения, обнимать за плечи, когда она будет рыдать на похоронах. Я попала в ловушку. День обещал быть адским. Я буду страдать. Возможно, даже не выживу. Мне нужна темная, тихая комната, мои видео, моя постель, мои таблетки. Я много месяцев не оказывалась так далеко от дома. Я испугалась.

— Мы можем остановиться и выпить кофе?

— Кофе будет дома, — ответила Рива.

Я всей душой ненавидела ее в этот момент, глядя, как она ведет машину по обледенелым дорогам, вытягивает шею, чтобы видеть дорогу с низкого сиденья «Линкольна». Потом она выдала акафистом все, что заботило ее в эти дни: уборка дома, оповещение родственников и друзей, хлопоты с похоронами.

— Мой папа решил ее кремировать, — сообщила она. — Ему не терпится поскорее разделаться с похоронами. По-моему, это очень жестоко. И даже не по-еврейски . Он просто хочет сэкономить. — Она нахмурилась, и ее щеки отвисли. Глаза наполнились слезами. Меня всегда впечатляло, какая Рива предсказуемая — она была словно персонаж из фильма. Каждое проявление эмоций было всегда как по заказу. — Мама лежит в дешевом, маленьком деревянном ящике, — заскулила она. — Он вот такой. — Она оторвала руки от руля и изящным жестом показала мне размеры гроба. — Эти люди хотели, чтобы мы купили огромную урну из латуни. Клянусь, они пытались надуть на каждом шагу. Это так отвратительно. Но мой папа такой экономный . Я сказала ему, что высыплю ее пепел в океан, а он считает, что это нехорошо, неприлично. Представляешь? Как может быть неприличным океан? Что может быть лучше, приличнее чем океан? Каминная полка? Шкафчик на кухне? — От негодования у нее перехватило дыхание, помолчав, она повернулась ко мне. — Я подумала, что, может, ты составишь мне компанию, мы поедем до Массапекуа и сделаем это, а потом заглянем куда-нибудь на ланч. Например, в следующий уик-энд, если у тебя будет время. Или в любой другой день. Может, когда станет теплее. По крайней мере, снег прекратится. Что ты сделала с твоей мамой ? — спросила она.

— Похоронила ее рядом с отцом, — ответила я.

— Видишь, и нам надо было бы похоронить ее. По крайней мере, твои родители лежат где-то. Ну, их не сожгли, не превратили в пепел. Они лежат в земле, их кости там, ну, в одном месте. И ты это знаешь.

— Подожди, — сказала я, заметив впереди «Макдоналдс». — Давай подъедем. Я куплю тебе завтрак.

— Я на диете, — напомнила Рива.

— Тогда я куплю завтрак себе .

Она подъехала к парковке, встала в очередь.

— Ты навещаешь их? Могилы твоих родителей? — спросила она. Рива ошибочно приняла мой полный разочарования вздох за проявление затаенной печали. Она повернулась ко мне и проскулила: «М-м-м!», подняв брови в знак сочувствия. При этом случайно нажала локтем на клаксон. «Линкольн» завыл, как раненый койот. Она охнула. Парень из машины впереди показал ей третий палец. — О боже, прошу прощения! — заорала она и снова просигналила в знак извинения. Потом взглянула на меня. — Дома полно продуктов. Есть кофе и все такое.

— Я хочу кофе из «Макдоналдса». Это все, чего я прошу. Я еду издалека.

Рива припарковалась. Мы ждали.

— Даже не могу тебе описать, как неприятно в крематории. Последнее место, где тебе захочется быть, когда ты в трауре. Там тебе дают кучу брошюр о том, как сжигают тела, как будто мне это надо знать. А в одной из их листовок рассказывается, как кремируют мертвых младенцев — на таких маленьких «металлических сковородах». Так их и называют — «металлические сковороды». Теперь я не могу выбросить их из головы. «Сковороды». Так грубо. Как будто пиццу готовят. Жуть какая-то, правда? До тошноты, правда?