Михаил Тарковский - Поход

Деньги требовались срочно, поэтому Старшой стоял перед выбором: либо самому выкупать, либо долю выкупят. А желающих была прорва. Но совсем плохое, что соседями с Валиной, ближней к посёлку, стороны были те самые Коршунята – сыновья одного коммерсанта, ребята циничные и технологичные. Тайга была им лишь средством «поднять денег». Гребли всё, били оленей табунами на продажу. С весны до осени хлестали с туристами рыбу. И были настолько капроново-синтепоновые, что Старшой говорил: «Это не промысловики, это роботы…»

Роботы заезжали на охоту по снегу на шведском вездеходе. А собачья политика такая: «Мы всё просчитали – нерентабельно. Она базлает, я пока иду до неё и обратно – лучше двадцать ловушек насторожу».

– Валя, ты чо! Какие Коршунята? Там на Хаканачах меж двух сопок как раз самый ход соболя, они там огород поставят и мне всё перекроют. А весной за сохатым и оленем сто пудов ко мне нырять будут! Я же не буду там сидеть безвылазно. А на речке баз понастроят, будут турьё возить. Вообще перекроют кислород. И ещё выезжать через них. По моим избушкам. Да и я там сколько сил вло́жил. Кулёмника одного нарубил сколь! Да если б и не влаживался. Один хрен. Мне такие соседи не нужны!

– Да понятно, брат! – отвечал Валя. – Но ты меня пойми! Меня! Мне край! Ты меня ставишь!

Старшой крякнул:

– Да ясно всё. Короче, не продавай никому. Всё. Заберу.

– А я не тороплю, – расслабленно отвечал Валя. – Неделя есть. Не тороплю. Накладывай! А Серый твой – гордец! Горде-е-ец! Как он галетину выплюнул!

На этом моё разведвезенье кончилось. Во-первых, едва я пытался давануть котофея, как появлялся грозный Таган, и Кекс взмывал под крышу. А во-вторых, нас с Таганом посадили в вольер. И вот перед глазами – сетка с прилипшим собачим пухом и помётом. Она пузырём продавлена нашими лапами – собаки любят кидаться на сетку, причём в одном месте, где просится прыжок после кругового пробега. Поскольку решалась судьба нашего охотничьего будущего, мне пришлось всё выложить Тагану. Он взъярился и для начала сделал несколько кругов по вольеру с бросками на сетку. Потом подошёл и рыкнул больше себе в укор:

– А я чую неладно! – потом мощно взрыл снег задними лапами. – Кекс ещё этот в мороз завылазил. Я же понял всё, чо смеяться! Тоже конспираторы. А то, я смотрю, Коршунята приборзели. Ага. Хрен вам в норки. – Он пару раз метнулся по вольеру и снова взрыл снег. – Да ты понимаешь, на что ты меня толкаешь?! С Кексом этим… А если узнают?! Те же Коршунята. Это же нарушение всех понятий. Башка пухнет с вами. Кошарня ещё эта… Они и не жили здесь… Понаехали… Будто бы сами с мышами не справились! Чо они там опеть? – Он кивнул на избу и, помолчав, передёрнул шеей. – Лан. Дави Кекса! – и скрылся в будку, гулко стукнув внутри сильным телом и задёрнув брезент.

Вечером Кекс подскочил к вольеру и, увидев Таганий нос, заходивший резными клапанками, остановился в недоумении.

– Скажи, пусть лезет, не тронем. И орёт погромче, – пробубнил Таган из будки. – Позорище.

– Точно не тронет? – тихо спросил Кекс.

– Да, точно, точно, – успокоил я, – давай быстрей.

Кекс перескочил сетку, и я выдавил из него такое, что даже Таган ахнул.

Всё нижеследующее является моей художественной версией, реконструкцией произошедшего, поскольку Кекс в перерывах между мерзопакостным своим воем изложил только основные вехи событий и было бы унизительно для повествования передавать лишь эти, извиняюсь за каламбур, кошачьи выжимки.

Для начала – семейный пейзаж Старшого. У Старшого все тянули кто куда: жена – в одно, подрастающая дочь – в другое, теща – в третье, а шурин, детина дяа Стас, которого все звали Диастасом, большой фантазёр, вместо того чтобы жениться, попивал пивко и большую часть времени проводил за экраном, откуда выуживал прорву разнообразных сведений и мыслей, кои и направлял на мозги чад и домочадцев.

Донимал Старшого купить вездеход, как у Коршунят, поставить в него печку, прорезать в полу люк и через него ставить и проверять капканы «на подрезку», не слезая с банкетки и путешествуя по профилям, когда-то пробитым экспедицией.

В описываемую мною пору на просторах нашей охоты царило два взгляда на роль собак. Один, скажем так, наследный, предполагал широкое наше использование как в осенней охоте, так и в остальные сезоны, а в случае нужды – и упряжно́е подпрягание нас в аварийной или детско-забавной ситуации. Это было внешним проявлением нашей роли, а главное заключалось вообще в нашем наличии и в том значении, которое придавалось общению с нами домочадцев и подпитки их весёлым и героическим духом, носителем коего мы от века и являлись. И ещё более важное главное – в любви к нам как к части территории, завещанной предками.

Но находил всё большее распространение другой взгляд на собак, опирающийся на одно, с виду здравое, обстоятельство. Пора так называемой ружейной охоты, то есть охоты с собакой, а не ловушками, в наших сопчатых и потому многоснежных краях очень коротка, и многие заговорили, что невыгодно держать собак ради двух недель охоты. Что важней быстро насторожить весь участок и беготня к лающей собаке – лишь помеха, ведущая к производственным потерям. И даже подсчёты приводились. В часах, километро-ловушках и ловушко-соболях, и прочей коленвал – козе – капусте.

Самой вопиющей была теория отучения собак от работы по соболю и оставления в подмогу лишь как птичницы для добычи привады. Что касается зверовых собак, то они вообще оставлялись на откуп сугубых любителей. Допускалась трофейная охота с собаками для богатых гостей, ну, и собачье-ездовой туризм, с закупкой заморских собак. Будто у нас своих не водилось. Идеи эти витали в воздухе, стараниями Диастаса внедрялись в сознание домочадцев, и даже Старшой признавал: «Не, ну действительно охота изменилась. Понятно, по осени для души с собачкой походить – это здорово. Но если охватом берёшь, то лучше насторожить побольше. Оно на то и выйдет. Если честно, уже прыти нет. Спина, коленки… Это у них-то четыре ноги, хе-хе. Четыре вэ-дэ». Что за «четыре вэ-дэ», Кекс не понял, просто повторил. Подозреваю очередной коленвал… Эх… В общем, всё сводилось к сворачивания Собачьего дела на наших родовых просторах. Прилагались выкладки, сколько центнеров налима и мешков сечки уходит на одну собаку в год, на четырёх, и довод: «Всё это свари!» Плюс налоги на собак, которые вот-вот введут, несмотря на протесты.

Если б это было просто сворачивание! Это была настоящая угроза. Попрание веками сложившихся традиций. И особо прозорливые пророчили распад Собачьего мира и медленную, но планомерную замену наших охотничье-трудовых собак американскими туристически-развлекательными.