Аркадий Вайнер - Криминальные романы и повести. Сборник. Кн.1-14

Лена сделала пометки в блокноте.

— В какие адреса?

— Министерство экономики, канцелярия премьера, Главное управление экономической преступности МВД, Генеральная прокуратура, губернаторам Поволжского региона…

Лена записывала, усмехалась:

— Неслабо взялись! Надеетесь сыскать концы?

— Надеюсь… Девяносто миллионов — такая здоровенная иголка, что даже в нашем стоге оставляет следы.

Лена подняла на меня взгляд, испытующе посмотрела:

— Босс знает, что вы ищите эти миллионы?

— Он знает, что я ими интересуюсь. А что? Почему ты спрашиваешь?

— Так, к слову пришлось… Я вижу, вы не очень взволнованы сегодняшним ЧП? — спросила Лена.

— Я взволнован, но участвовать в этой бессмысленной суете не хочу. Кот ничего не сделает мальчишке.

— Я тоже так думаю, — согласилась Лена. — Но заложников не обязательно убивать или мучить… А Кот взял Ваньку как заложника. Он будет диктовать условия.

— Ты о-очень вострая девушка, Лена, — заметил я. — И знаешь больше, чем говоришь.

— По-моему, это нормально, — пожала Лена плечами. — Вострый человек и должен говорить поменьше.

— Наверное… Но с Котом ты ошибаешься. Он не будет держать Ваньку, чтобы успешно жать из Серебровского масло.

— А зачем взял с полки пирожок?

— Кот разбирается с Серебровским. По понятиям. Он его учит, он разрушает его дух, он запугивает его, нервирует, заставляет делать ошибки. Он хочет растоптать гордыню великого магната… — Я не говорил с ней, я раздумывал вслух. — Кот пытается показать ему, что, пока люди живы, власть любви и ненависти, память прошлой жизни сильнее любых денег, наемной охраны, политического могущества…

Лена подошла ко мне, быстро обняла и поцеловала. Снова поцеловала, целовала коротко, жарко, будто кусала, потом оттолкнула от себя:

— Вы с Котом оба — пожилые придурки! И Кот обречен…

— Много ты понимаешь! — недовольно буркнул я.

— Как только босс заполучит обратно Ваньку, он прикажет Сафонову бить Кота на поражение, — уверенно сказала Лена.

— Кузьмич не захочет этого делать.

— Тогда он прикажет ему убить Кота через «не хочу» — без удовольствия. Через не могу! Оглядись вокруг себя — у Кузьмича нет выбора, он сам висит здесь на волоске.

— Серебровскому не на кого поменять Кузьмича. И некогда — начинается избирательная кампания. Лошадей не меняют посредине реки, — тоскливо сказал я и с болью ощутил вдруг, что эта молоденькая девочка знает о нынешней жизни больше, чем я. И вписана в нее гораздо прочнее.

— Лошадей — может быть, — усмехнулась Лена. — А ослов топят на самой стремнине…

Я обнял ее за плечи, посмотрел пристально в глаза и медленно, неуверенно сказал:

— Наверное, я слишком долго отсутствовал…

— И что? Это прекрасно! Наблюдать революции издалека — полный кайф! Как ужастик по видику — страшно, но совсем безопасно.

Я помотал головой:

— Не об этом я… Серебровский сказал — здесь нет места тем, кому за тридцать. Мне — тридцать шесть.

— А мне — двадцать три, — сообщила Лена. — Сложи и раздели. Вдвоем, похоже, проходим…

Ваньку усадили за огромный стол для совещаний, напротив шефа безопасности Сафонова и начальника личной охраны. Серега Ордынцев стоял в стороне, привалившись спиной к каминной полке.

А я, откинувшись в своем рабочем кресле, не вмешиваясь, внимательно слушал их.

— Ваня, твои телохранители говорят, что ты сам, по доброй воле, прыгнул на мотоцикл — это правда? — расспрашивал Кузьмич.

— Правда, — напряженно, но твердо отвечал Ванька.

— Но мы же с тобой только вчера говорили о том, что надо соблюдать обязательные меры безопасности.

— Это не относится к Коту Бойко. Я его знаю дольше, чем вас… Сколько себя помню…

Сафонов тяжело вздохнул, покрутил головой, потом сказал:

— Хорошо… И куда вы поехали?

— В парк.

— С кем вы там встречались, что делали?

— Гуляли, разговаривали о жизни…

— А где именно гуляли?

Ванька подозрительно посматривал на Сафонова:

— А какое это имеет значение?

— Ну, хотелось бы знать — как, где, с кем вы гуляли. Столько часов гулять по аллеям вы не могли — парк прочесывали три десятка людей с вашими фотографиями в руках… Куда делся мотоцикл, на котором вы прикатили в парк? Куда вы пошли после того, как постреляли в тире?

Ванька задумался на минуту, я видел, что он принимает какие-то важные решения, потом повернулся ко мне:

— Папа, ты знаешь, я никогда не врал тебе… Я хочу сказать, что Кот не произнес о тебе ни одного дурного слова. И не задал о тебе ни одного вопроса. И я ни в чем не предал тебя. А отвечать на вопросы твоих охранников я не буду… Это их не касается…

Мне хотелось дать ему по морде. Но это не решение вопроса. Не знаю, может быть, он прав. И гнев мой нелеп, жалок. Страх обессиливает, убивает волю.

Я поправил дужку очков, вяло сказал:

— Наверное, сынок… Правда, это касается меня. И тебя… Впрочем, ладно, многое уже не важно. Машина ждет тебя — поезжай домой, тебе надо собираться… Вы улетаете завтра.

— Мама сказала — послезавтра?

— Я изменил планы — вы полетите на моем самолете. Быстрее и надежнее… Мама уже знает.

Ванька подошел ко мне, я встал, и сын крепко, судорожно обнял меня:

— Я тебя всегда очень любил…

А сейчас он не любил меня. Он благодарил меня за то, что я освободил его от унижения.

— Больше не любишь? — грустно спросил я.

— Я стал взрослым… Я вырос…

— Надеюсь, — со вздохом сказал я. Я хотел сказать ему об очень многом. Но знал, что это бесполезно — он попросту не услышит меня. То, что мы пошло и пафосно называем «жизненной мудростью», не воспринимается изустно. Она приходит только с болью собственных потерь.

— Ты больше не Ванька, сынок. Ты — Иван Александрович Серебровский. Я хочу, чтобы ты помнил об этом всегда. Это как титул, это — миссия, это — пожизненный долг. И большая честь… За это существует ужасная плата — утерянная любовь…

Поцеловал его в лоб, повернул за плечи и подтолкнул в спину: — Иди!..

Иван направился к дверям кабинета и, проходя мимо Сергея, вдруг впервые за весь вечер обратился к нему, и в тоне его звенела сила и уверенность:

— А ты, Сергей, знай — если бы вокруг отца были такие, как Кот, ему вся ваша безопасность была бы бим-бом, до лампочки!

И, не слушая ответа, выскочил за дверь.

Лена Остроумова хорошо водила машину. Она уверенно гнала джип «блейзер» по московским улицам, забитым транспортом, душной бензиновой гарью и шальными пешеходами — подколесными самоубийцами. Откинувшись на пассажирском сиденье, я тихо покачивался, прикрыв глаза, будто дремал. Уголком глаза наблюдал за своим водилой.