Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом

Закончив читать, Коваль встряхнулся, сбрасывая с лица мрачную гримасу, потом озабоченно вздохнул:

— Вот незадача. Думал, возьму молодого парня, будет кого в магазин послать, — он засмеялся. — А теперь мне придется бегать. Вы посидите, я на полчаса. Придет наш философ: щеки — кровь с молоком, в прорубь зимой ныряет, на башке такая седая щетина. Узнаете. Пусть посидит. Поболтайте. А я за огненной водой сгоняю.

Оставшись один, Вадим Андреевич огляделся. Ощущение загнанности исчезло, и он с любопытством смотрел на причудливо раскрашенные яркими пятнами стены редакции, плакаты, принесенные, видимо, иностранными студентами: на них и намека не было на занудливый соцреализм — сплошной хаос полуабстрактных рож и разорванных, перекошенных иноязычных фраз. Во всем — дух беззаботной, дерзкой и смешной юности.

Когда Марков немного заскучал и все сильнее накатывало утомление, скрипнула входная дверь, в коридорчике послышались шаги, и в комнатке очутился плотный с мощной грудью мужчина в добротном темно-сиреневом костюме. Пиджак на груди вольно распахнулся, узел галстука небрежно оттянут, чтобы не давил крепкую красную шею. Увидев короткие седые волосы, заглаженные вправо, Марков догадался, что это тот самый философ, о котором говорил Сергей.

Валерий Иванович, как звали философа, поудобнее развалился в кресле у стены, с небрежным изяществом держал сигарету, попыхивая дымом, неторопливо и негромко ронял слова. Узнав, что Маркову понравился редактор, он, прищурившись, сказал одобрительно: — Сережа — оптимистическая противоположность в нашем тридевятом царстве. — После некоторой весомой паузы продолжил: — Знаете, когда в вонючей магазинной подсобке, в бочке с огуречным рассолом вдруг солнечный луч отразится. — Он хохотнул, и вспененные завитки дыма медленно поплыли вверх.

Через час застолье тихо кипело. На столе в беспорядке теснились принесенные из буфета бутерброды и консервы. Коваль и Валерий Иванович немного нервно обсуждали последние институтские сплетни. Но тут Сергей встрепенулся, наполнил стаканы и торжественно поднялся, выпрямился и заявил:

— Конечно, вы в курсе, что наш восьмидесятый год ООН объявило годом «наступления коммунизма». Мы все — настигнутые коммунизмом. Вперед — к победе коммунизма! И вот он победил, на всех наступил. В поле брани — убиенные и искалеченные. Кому жизнь поломал, кому кости, кому мозги вышиб. — Он поднял стакан. — Так давайте встряхнемся, соберем остатки сил и мужества — нам еще далеко ковылять.

Поставив на стол пустой стакан, Валерий Иванович с одного из бутербродов взял ломтик сыра, энергично сжевал его и, подняв палец, первый прервал паузу:

— Есть одно соображение по поводу вышибленных мозгов. На минутку соберем ошметки вместе, засунем в черепушку — и задумаемся. Двадцать лет назад на полном серьезе, под фанфары было заявлено о приближении коммунизма…

— Вдалеке послышался шум поезда, — забарабанив по крышке стола, вставил с издевкой Коваль.

— Но он не приехал, — продолжил Валерий Иванович. — Из этого следует грустный вывод: наш корабль несет по воле волн… Утверждаю, энергия насилия выдохлась, верх одерживает энергия пахаря. И не впервой. Пример, татарское иго, триста лет рабства, а потом дикие полчища сгинули, а Русь осталась. Тоже результат столкновения стихий насилия и пахаря.

— А не слишком ли он труслив, твой пахарь? — спросил Коваль, с иронией усмехнувшись и подмигнув Маркову. — Не он ли придумал страшную сказку: отрубил богатырь бошки змею трехглавому, а тут на месте каждой выросло по девять голов. Это ж ужас какой! — завопил Сергей. — Девять вместо одной.

Валерий Иванович хитро прищурился, затянулся сигаретой и выдохнул клуб дыма:

— Это психологический тренинг растущей детворе, которой потом змеиные головы рубать. Там ведь дальше как? Богатырь-то снова стал головы рубать да пеньки прижигать каленым железом. — Валерий Иванович загоготал. — Так что, мало гаду сказать, что он подонок, надо ему еще в глаза посмотреть, до нутра его поганого пронять. Надо пустить в ход некое чудо. — Валерий Иванович приподнял руку с сигаретой. — Он не потому подонок, что в нем подлость живет, а потому, что в нем добро в анабиозе. Не знает он цены собственной бессмертной душе. А вот включи эту хитрую машинку — и, глядишь, станет человеком или сгинет.

— А что, один мой приятель, стукач мелкий, сгинул.

— Стукачи — это цепные псы насилия, — изрек Валерий Иванович.

— Ну, это была цепная шавка… Вадиму Андреевичу уже рассказывал про мои армейские похождения, — пояснил Коваль. — И верно, смотрел ему в глаза. После бесед с гэбэшниками вернулся в часть, и — ведь сразу сообразил, что лучший друг накакал, — его за шкирку. Очень хотелось его морду разглядеть. — Коваль усмехнулся. — Может, логово подлости хотел рассмотреть или душу в анабиозе? Глазки такие круглые, свиные, белок с прожилками, радужка с темным ободком, рыхлая синька, и зрачок, как очко в сортире. Показалось даже — сжался зрачок… — Коваль замер, вспоминая, потом вздохнул легко: — И точно, через несколько дней сгинул, перевели в другую часть. Не знаю уж, пробудилось ли в нем что.

Молчавший до этого Марков встрепенулся и проговорил оживленно:

— Мне бы в глаза посмотреть своему другу-стукачу… Да не дотянуться до Парижа.

— Вот, Валерий Иванович, — сказал Коваль, кивая на Маркова, — Вадим Андреевич не только настигнутый коммунизмом, по нему еще и социализм проехал, как танк. Надо бы в советской конституции гарантировать не только свободу слова, но и право глянуть в глаза своему иуде.

— Мне сегодня утром тоже хотелось в Париж, — мечтательно сказал Валерий Иванович.

Коваль вопросительно глянул на него и сказал мрачно:

— Вы что же, тоже видели в парткоме объявление о тургруппе во Францию?

— Намедни.

Коваль встал, оперся кулаками в стол, важно набычился:

— Нет такой задачи, которую бы не решили коммунисты.

— Кто же с моей анкетой туда пустит меня? — жалко проговорил Марков.

— Вы же сочинитель, — повысив голос, торжественно заявил Коваль, — мы — щелкоперы! Мы такую биографию изобразим. Валерий Иванович, возьмите бумагу… Ну, про войну, Вадим Андреевич, сами запишете. Так… воевал, орденоносец, учился. С шестьдесят такого-то года в спецкомандировке по заданию правительства. Сколько, семь лет, наградили вас? Так, значит, четыре года спецкомандировка. А три тогда, Валерий Иванович, запишите, на излечении после ранения при выполнении правительственного задания. Отказались от инвалидности. Трудился на Севере. Потом внештатным литсотрудником в различных газетах.