Александр Гуров - Правильно

— До вечера. Зови всех, мы дальше.

Когда мы добрались к Белову, было уже три часа. Белов редко находился в одной комнате со своим телефоном, тот всегда оставался там, где он был, но только что вышел. Это иррациональное, объяснить невозможно. И вот его маленькая корсиканская фигура появилась во внутреннем дворе и с удовлетворением окинула взглядом стремящихся прикоснуться к Эрмитажу туристов. Легко отсеяв радостную публику от двух мнущихся фигур, он победоносно вскинул руку и направился к нам.

— По! Как ты? Давно не заходил. Ладо, привет дорогой. Что привело? Ведь не праздное любопытство?

— Ты нам нужен сегодня вечером, — отозвался Ладо. — Ты не дашь нам скатиться во мрак. Мы сегодня после семи собираемся у меня на Мойке. Будут все, кого найдём, Константа занимается обзвоном. Знаю, как ты относишься к моему непритязательному хобби, но сегодня под куполом всё пошло не как обычно. Сегодня есть последствия. Исчезло слово. Начисто. Мы проверили и перепроверили, и это так, но для тебя мы можем разыграть сценку исчезновения ещё раз.

— Любопытно, у меня пять минут, больше не могу сейчас.

— Мы уложимся в три. Вопрос: в какую группу, творческое объединение входили Хармс, Введенский, Бахтерев, Заболоцкий?

— Думаю, что сдаюсь, — почти не раздумывая, ответил Белов, — сейчас не помню, но в своё оправдание могу перечислить вам декабристов. В чём подвох?

— В том, что никто не помнит и в интернете ноль.

— Но все помнят, что ещё вчера знали, — добавил я.

— Да, это любопытно, — заторопился Белов, — теперь я побежал, работа, в любом случае буду рад увидеть всех наших вечером.

Он махнул рукой и мгновенно исчез за широким бюстом дамы в шляпе с длинными полями, которая беспардонно вторглась на первый план нашего разговора, крича неведомой Тане, что больше никуда её с собой не возьмёт и что зарекалась, но нет, она добрая душа. Мы тоже пошли.

— Вот как у него получается быть таким надменным и занудным и одновременно быть нашим другом? — спросил Ладо.

— Я с ним учился ещё в школе, он всегда был таким, но и всегда выручал меня в трудные времена, — ответил я, — и даже деньгами. Белов — надёжный человек.

— Но, занудный.

— Но, занудный, — подтвердил я.

Мы свернули на Мойку, вошли в знакомое парадное, поднялись на мансардный этаж, где жил Ладо. И осели в ожидании гостей. Шёл пятый час. Уже через полчаса пришла Наташка Волхонская, следом вернулась со своих дневных брожений Дашка. Ровно в 19:05 пришёл Белов, потом Божена, Римас, Кука… Квартира заполнилась знакомыми лицами, все шумели, радовались друг другу. Константа заявился одним из последних, уже ближе к десяти, Дашка выходила из кухни, в руках она держала тарелку с бутербродами.

— Костя, это ты? Да, это ты, — она легко улыбнулась, подняв уголки губ к небесам, и Константа перестал быть неизменной величиной.

В гостиной, и в кухне, и на выходе из окна, поддержанном плоской крышей, все говорили и, несмотря на повисший в воздухе вопрос, разговоры шли на самые неожиданные темы, слышались любимые голоса. К одиннадцати тридцати я обнаружил, что Ладо исчез из квартиры.

Ладо приближался к собору, привычно перемахнув через ограждения, он прислонил ухо и стал слушать. Всё было как всегда, шум, неразбериха, но уже через полчаса что-то сильно бухнуло о врата изнутри, удар был такой силы, что в створках образовался небольшой проход — худой человек мог бы войти туда — Ладо не стал оборачиваться в поисках того, кому впору эта хрустальная туфелька, и протиснулся внутрь. Внутри было темно, звуки битвы ветром носились вокруг его головы. Чьи-то цепкие руки сразу подхватили, оторвали его от земли, потянули вверх и вдруг как-то буднично, без нервотрёпки, деликатно отпустили. Падение. Удар обо что-то мягкое, которое замедлило его полёт, чертыхнулось и шмякнулось об пол. Сверху упал Ладо. С трудом поднявшись, он потянулся навстречу полоске света, оставленной фонарями с улицы. Буквально вытолкнув себя наружу, набрал полную грудь воздуха, закружил голову и кубарем скатился вниз на мостовую. Позади надменно захлопнулись врата.

В полвторого ночи группа поздних туристов из Ахтубинска склонилась над неподвижным человеком. Девушка, больше похожая на богиню плодородия, держала голову пострадавшего у себя на коленях, прикрывая его от возможных ещё больших невзгод своим тёплым бюстом. Ладо открыл глаза:

— Об-эри-уты, — еле слышно прошептал он. — Обэ-ри-уты! — повторил он по слогам.

— Обэриуты — негромко пробурчал под нос Белов. — Что вы мне голову морочите?

И ничего никому не сказав, отправился спать домой: уже полвторого, а завтра в шесть. Много работы.

Все были заняты друг другом, когда в гостиную ввалился потрепанный Ладо, поддерживаемый милой, обширной незнакомкой.

— ОБЭРИУТЫ! — провозгласил он. — Всё хорошо! Это Маруся!

Всё началось в Москве, когда в роддоме у метро «Университет» открыл глаза Старичок По, но не на что ещё было смотреть: по холмам гулял ветер, ни метро, ни Белой Москвы, ни серого цвета семидесятых. Стены и потолок палаты, потом стены и потолок его комнаты. Точнее история Москвы началась, конечно, с кулинарии на юго-западе, она была здесь с самого начала. Тысячи глаз видели её, тысячи людей ели эклеры из неё и разносили их по свету, и из них прорастали цветы с частицами этой самой кулинарии, бесконечный круг расходился по земле, набирая силу, но всё равно в один школьный учебный день она исчезла. «Пожар! Кулинария горит!»

В школьной иерархии первый класс занимает самую высокую позицию, и со временем люди первого класса скатываются всё ниже и ниже по лестнице, пока не оказываются в классе последнем — самом низшем в классификации, и за полной никчёмностью изгоняются в какую-то другую жизнь, и вспоминать о них уже совсем никому не хочется. Это же был класс второй, полный надежд, что ничто и никогда не меняется навсегда. Именно потому новость о пожаре повергла Старичка По, учащегося второго класса «Б», в некоторое замешательство. Кулинария, конечно же, может гореть и даже в некотором смысле должна время от времени это делать, но что же останется завтра после неё и где теперь купить запланированный на вторую половину дня вкуснейший и незыблемый эклер? Отличная второклассная крамола засела в голове По и закрепилась в ожидании дальнейших событий. На ближайшей же перемене в изучении наук он отправился смотреть, что же происходит там, а там уже дымились осколки и остатки котлет и пирожных в выгоревших витринах. Стен не было. Крашеной синей двери не было. Пожар был уже потушен, но что осталось? Пока всё было крайне интересно и, вдоволь напитавшись дымом и зрелищем, По отправился на занятия, а потом прямиком домой. Слишком много впечатлений. В последний раз столь сильные впечатления одолевали его при переносе палатки «Табак» на десяток метров правее её прежнего положения. Он чувствовал себя старожилом, и что-то неосознанно щемящее теребило сердце, но у школьников второго людского класса сердце не предусматривается устройством, и он отбросил эти странные вещи в сторону и твёрдо шагнул к палатке с надписью «Квас». На следующий день бульдозер снёс остатки бывшей «Кулинарии». Периметр фундамента ещё несколько дней чертил свою линию, после здесь был положен новенький горячий асфальт, и всеобщими усилиями образовалась пустота.