Наталия Миронина - Московский принц для Золушки

Тата невольно подумала о Рябцеве – почти предсказуемом, очень спокойном и живущем в «рамках». Тата сейчас, лежа в постели и разглядывая в окно ветки старых яблонь, даже представила эти границы. «Дом – дети – работа – мама – отпуск». Границы надежные своей привычностью. «Но это не так плохо. А что же Собакин? Семейная жизнь с ее графиками и неизбежной упорядоченностью, жизнь, полная ограничений и добровольных ущемлений интересов и желаний может оказаться Собакину не по плечу», – подумала она и поежилась.

В доме было тепло, за ночь он прогрелся. Но Тата вылезла из-под одеяла, натянула на себя тонкий свитерок и опять улеглась. Так хорошо было лежать в этой комнате с широким окном, думать и ждать Собакина, который наверняка мерз на своих этюдах.

«Да, рамки могут быть не для него. Но это беспокойное, творческое начало соседствует с широтой восприятия и допущениями. Догмы – это страшно! – подумала Тата и вспомнила, как однажды они с Собакиным ехали в автобусе. Пассажиров почти не было, в салоне было тепло и тихо. И вдруг кто-то тронул Собакина за плечо.

– Вы видели, какой заяц проскакал, когда мы на Тверскую выехали? – спросил странного вида мужичок.

Собакин замешкался, а потом ответил:

– Нет, к сожалению. И большой заяц?

– Огромный. Я таких только в зоопарке видел. Там же их гормонами кормят.

Тата прислушалась к разговору, и на мгновение ей стало дурно. Собеседник Собакина был самым настоящим безумцем. Из тех городских сумасшедших, которые внешне не выглядят подозрительно. Тата все ждала, когда Денис потянет ее к выходу – любая встреча с неадекватностью чревата неловкостью. Но Собакин как ни в чем не бывало вел беседу. Так они доехали до своей остановки.

– Всего вам хорошего, – совершенно серьезно обратился Собакин к безумцу. Тата обернулась, скомканно попрощалась, и когда ее глаза на мгновение встретились с глазами этого человека, она увидела в них ясность и полное понимание происходящего.

– Слушай, он же… Он же…

– Да, проблески ума и здравого смысла.

– Я все понимаю, но как, как ты умеешь это делать? Как у тебя получается так общаться с сумасшедшим? Тебе не мешает эта разница между ненормальностью и нормой?

Собакин пожал плечами и ответил цитатой:

– «Мы все рождаемся сумасшедшими. Кое-кто им остается».

В этой фразе, где-то им вычитанной, была суть его восприятия мира и людей – все, случившееся в том мире, старайся понять. И опять она невольно сравнила Собакина и Рябцева. И опять вздохнула, потому что чаши весов застыли на одном уровне. «Дура! – внезапно обругала себя Белозерова. – Какой Рябцев?! Нет никакого Рябцева. Когда-то был. И вообще, почему я сейчас думаю о нем?» Но Тата понимала, почему – такие обиды быстро не проходят, а сомнения – извечный спутник любви.

Собакин вернулся, когда солнце чуть потускнело и появился красноватый налет на легких облаках.

– Извини, я все помню! Тебе надо ехать! Но я заработался! Сейчас вызову такси, и полетим в Москву, – прокричал он, войдя в дом.

– Не надо, – спокойно ответила Тата, выходя из кухни, – я уже позвонила и сказала, что не приеду. И я позвонила в банк и взяла еще один отгул. На пятницу. Так что мы можем здесь пробыть до субботы.

– Ты не шутишь? – Замерзший Собакин обнял Тату.

– Ой, иди согрей руки сначала, – взвизгнула она. – Ты же просто ледяной!

– Да, прости. – Собакин спрятал руки за спиной и потянулся к Тате губами. Она мельком ответила на поцелуй и умчалась в кухню. Собакин отправился принимать горячий душ. Через полчаса они сидели за столом.

– Как ты умудрилась приготовить полноценный обед – у нас ничего такого не было, – удивился Собакин, глядя на тарелку с супом.

– Здесь есть запасы. Я рискнула ими воспользоваться.

– Это правильно. Суп – это то, что надо. Я просто околел.

– Что же так долго?

– Пошло, – улыбаясь, проговорил Собакин, и по его улыбке Тата поняла, что он собой доволен.

– Я рада, – сказал она тихо. – Я так понимаю, что это такое, когда собой доволен.

– Правда? – обрадовался Денис. – Классная штука – довольство собой. Но вредная.

– Перестань, это – стимул. Это награда. И это потом руководит тобой.

– Верно. – Собакин глянул на Тату и произнес: – Знаешь, я ужасно рад, что мы здесь пробудем еще два дня. Это так неожиданно и так здорово! Я даже не думал, что получится. Но…

– Что – но? – напряглась Тата.

– Понимаешь, довольство собой. Работа… Ты не будешь потом злиться, что осталась здесь, а не поехала на семинар? Я уже понял, как ты все это любишь. И, если надо, мы еще успеем. Ну, почти успеем.

– Ты хочешь, чтобы я уехала? Чтобы мы уехали?

– Я не хочу, чтобы ты из-за меня бросала то, что очень любишь, то, чем дорожишь. И вообще, эту профессию ты отвоевала.

– Я не буду жалеть. Я сама так захотела. И здесь с тобой очень хорошо. Ощущение дома… – Тата чуть не сказала семьи, но вовремя осеклась. Она вообще-то не имела в виду муж-жена, она имела в виду – очаг, рядом с которым тепло и уютно. А отношение к Собакину было сейчас не таким спокойным и умиротворенным. Тата, глядя, как он ест суп из консервированного лосося, вдруг вспомнила прошлую ночь, и внутри у нее сладко заныло.

– Собакин, ты очень медленно лопаешь, – сказала она и посмотрела на него невинным взглядом.

Денис опустил ложку:

– Ну, хоть чаю налей тогда. Горячего.

Тата встала за чашкой, но на пути к шкафу ее перехватил Собакин. Он ее обнял и прижался к животу:

– А может, к чертям и чай? Пошли наверх.

– Господи, наконец-то, поесть всегда успеешь, – рассмеялась она.

В Москву они возвращались вечером в субботу. Время было позднее. В багажнике такси были мольберт, торба с кучей художественных принадлежностей и сумка с вещами. Тата ехала, положив голову на плечо Собакина. Она слышала, как он разговаривал с отцом, потом с матерью, потом звонил в галерею. Белозеровой было неудобно лежать на его плече, но ей не хотелось отпускать Собакина в московскую жизнь. В эти дни произошло многое. Она обнаружила, что заниматься любовью можно совершенно не стесняясь и не притворяясь сдержанной. Она поняла, что Собакин одержим, что работает, забывая обо всем, даже о ней. И это порадовало ее. Ничто так не ценит настоящая женщина в настоящем мужчине, как одержимость. Тата поняла, что, несмотря на кажущуюся легкомысленность, Собакин настоящий трудоголик, рвущийся к успеху. А еще Тата осознала, что ей очень не хватает дома. Дома в смысле стен, дома в смысле неодиноких вечеров и дома в смысле верного плеча. Такого, на котором она сейчас дремала.

– Собакин, поехали ко мне, – вдруг сказала она.

– Завтра. Обязательно завтра.

– Нет, ты меня не понял. – Белозерова забыла, что их может слышать водитель. – Переезжай ко мне.