Донателла Ди Пьетрантонио - Арминута

Мама Пат крепко меня обняла, как обычно тепло и неожиданно смущенно. Освободила для меня место на диване и пригласила сесть рядом. Кота она прогнала: сейчас было не до него.

— Мне очень жаль, — произнесла она. — Ты знаешь, как я к тебе привязана. Но это невозможно.

— Тебе нравилось там, в городе? — спросил как-то раз Винченцо.

Мы находились в подземном гараже большого здания. У стен беспорядочно валялись кучи корзин без дна, коробки из вспученного от влажности картона, дырявые матрасы, из которых торчали пуки шерсти. В одном углу лежала кукла без головы. Посередине, на свободном пятачке, мы с Адрианой и мальчиками резали помидоры для соуса на зиму — сначала напополам, потом на мелкие кусочки. Я работала медленнее всех.

— Синьорина никогда раньше такого не делала, — кривляясь, тоненьким голоском протянул один из братьев.

Малыш всей пятерней залез в мусорную корзину, что-то схватил и потащил в рот. Матери не было, она за чем-то ушла.

— Ну так что? Почему ты сюда вернулась? — настойчиво расспрашивал Винченцо, тыча в мою сторону пальцем в красном соке.

— Это решала не я. Моя мать сказала, что я выросла и настоящие родители потребовали меня вернуть.

Адриана внимательно слушала, не отрывая от меня взгляда, хотя ей нужно было смотреть на свои руки и нож, которым она резала помидоры.

— Эй, реально, может, вытащите его из помойки? Чего размечтались-то? — воскликнул Серджо, самый злой из братьев. — Эй, ма! — крикнул он, повернувшись к выходу. — Ты правда сама забрала ее обратно? Может, надо было подумать?

Винченцо одной рукой толкнул его, а другой, злобно хмыкнув, повалил деревянный ящик, на котором тот сидел. Серджо, падая, задел ногой ведро, полное нарезанных помидоров, и часть из них выпала на пыльный бетонный пол. Я начала подбирать их и уже хотела выкинуть, но тут ко мне кинулась Адриана и ловко, как взрослая, отняла у меня грязные помидоры, помыла их и снова положила в ведро. Повернулась и выразительным взглядом велела мне молчать. Не должно пропасть ни кусочка. Я кивнула.

Мать вернулась с чистыми бутылями, которые нужно было наполнить. В каждой уже лежат лист базилика.

— О боже, у тебя хоть что-нибудь сегодня получается? — строго спросила она, взглянув на меня.

Я что-то прошептала в ответ — так мне было стыдно.

— Эй! Получается или не получается?

Я чуть заметно покачала головой.

— Может, оно и к лучшему, не то все испортила бы. Видно, не для всякой работы ты годишься.

У стены здания над откосом горел костер, на котором мать только что закончила кипятить бутылки с соусом в большом котле с водой. Винченцо приволок полмешка кукурузы и осторожно снял его с обгоревшего плеча. У него стали допытываться, откуда он ее взял, но он притворился, будто не слышит. Мы обрывали с початков листья и волокна, зерна под ними были мягкими и, если подковырнуть их ногтем, сочились молочно-белым соком. Я наблюдала за другими и делала, как они. Но кожа у меня была еще слишком нежной, и я порезалась краем листа.

Пока не остыли угли, Винченцо жарил кукурузу и переворачивал початки голыми руками, быстро хватая их кончиками пальцев.

— Пусть немного подгорят, так вкуснее, — объяснил он мне, лукаво посмеиваясь.

Он помахал первым початком перед носом Серджо, тот решил, что это ему, однако кукуруза досталась мне. Я взяла початок и обожглась.

— Вот спасибо-то! — пробормотал Серджо и стал ждать своей очереди.

— Я ее несколько раз ела, но только вареную. Так намного вкуснее, — сказала я.

Никто меня не услышал. Я молча помогла Адриане вымыть и убрать на место посуду, в которой готовился соус.

— Не обращай внимания на Серджо, он со всеми такой злой.

— Может, он прав, может, не твои родители потребовали вернуть меня. Теперь я уверена: я здесь потому, что моя мать заболела. Но спорить готова, она за мной приедет, как только поправится.

Дорогая мама или дорогая тетя,

не знаю, как тебя называть. Я хочу вернуться к вам. Мне здесь плохо, и это неправда, что родственники меня очень ждали, наоборот, они приняли меня как свалившееся им на голову несчастье: для всех я только обуза, лишний рот.

Ты всегда повторяла, что для девочки самое главное — личная гигиена, поэтому сообщаю тебе, что в этом доме помыться — целая проблема. Мы с сестрой спим в одной кровати с матрасом, провонявшим мочой. В той же комнате спят мальчики пятнадцати лет и старше: вряд ли тебе приятно будет об этом узнать. Не знаю, что может случиться. Ты ведь каждое воскресенье ходишь к мессе, преподаешь катехизис в нашем приходе, как же ты можешь оставлять меня в таких условиях?

Ты больна и, наверное, не хотела говорить мне об этом, но я достаточно взрослая, чтобы быть рядом и помогать тебе.

Я поняла, что ты забрала меня совсем маленькой из бедной многодетной семьи ради моего же блага. С тех пор здесь ничего не изменилось. Если тебе не все равно, что со мной будет, пришли сюда дядю, пусть он заберет меня, иначе в ближайшие дни я выброшусь из окна.

P. S.

Извини, что не пришла попрощаться с тобой в то утро, когда вы заставили меня уехать, и не поблагодарила за пять тысяч лир, которые ты спрятала между носовыми платками. Оставшихся денег мне хватит на конверт и марку.

Я забыла подписать это письмо, написанное на листке из тетради в линейку. Бросила его в красный почтовый ящик, висевший рядом с дверью бакалейной лавки, и подсчитала остатки: можно купить два леденца — мне мятный, Адриане лимонный.

— Кому ты пишешь? — спросила она, тщательно вылизывая бумагу, которую отклеила от гладкой поверхности леденца.

— Маме, которая осталась в городе.

— Она тебе не мама.

— Тогда тете, — раздраженно отрезала я.

— Да, она троюродная сестра отца. Хотя на самом деле троюродный брат — это ее муж, карабинер, тот, который привез тебя сюда. Но деньги-то у нее. И она о тебе думает.

— Откуда ты знаешь? — спросила я, слизывая липкую зеленую струйку, стекавшую по палочке на пальцы.

— Вчера вечером слышала, как родители разговаривали об этом у себя в комнате. Серджо хотел меня прогнать, но я спряталась в шкафу. Кажется, Адальджиза собирается отправить тебя учиться дальше, в старшую школу. Не повезло тебе.

— О чем еще они говорили? — поинтересовалась я и перевернула леденец, пытаясь снять каплю с острого кончика.

Адриана неодобрительно тряхнула головой, сама ловко слизнула каплю и помахала рукой, призывая меня есть побыстрее.

— Да, пришла беда — отворяй ворота, — вздохнула она.

Я засунула весь леденец в рот и без всякой охоты продолжала сосать, пока от него не осталось нечто бесцветное, почти невидимое.

— Дай сюда, — раздраженно потребовала Адриана и обгрызла все до деревянной палочки.