Сергей Шустов - Бах

Если это случится — я буду опустошен. Если души такой утонченности, сложности и эмоциональной глубины могут быть втиснуты в маленький чип, это разрушит мое понимание того, что такое человечность, кто такие люди, что такое любовь, что такое забота о людях, и что такое юмор.

Далее Хофштадтер допускает создание рано или поздно «творящей машины». Но нужна ли она? Что мы приобретем в её лице? Компьютер, обыгрывающий в шахматы лучших в мире гроссмейстеров, вполне допустим. И он уже есть! Так в чем же его отличие от компьютера, сочиняющего «баховскую музыку»? И, кстати, сможет ли он случайно повторить в своем творчестве Высокую мессу? Или хотя бы одну из Маленьких прелюдий и фуг? Вот что пишет автор в книге «Гёдель, Эшер, Бах…»: « Программа, которая будет писать блестящую музыку, должна будет также удивляться миру, который ее окружает, бороться за свой собственный путь сквозь лабиринт жизни, и ощущать каждый ее момент. Она должна будет понимать радость и одиночество прохладного ночного ветра, тоску по нежно любимой руке, недостижимость удаленного города, стук сердца и воскрешение из мертвых. Она должна будет знать, что такое смирение, усталость от мира, горе и отчаяние». Только такой программе, словно бы констатирует автор, мы сможем поверить! Но тогда она вряд ли достижима в своем создании человеком. Не проще ли совершенствовать самого Человека? И не гуманее, не душевнее ли?

Любопытно ответил Хофштадтер на один каверзный вопрос очередного интервьюера. Тот спросил писателя и исследователя в том смысле, что «изучая процесс творчества — насколько сам исследователь становится творцом?»

Хофштадтер: «Я думаю, что такая работа устремляет мои творческие способности в определенных направлениях. Возьмите Фэтса Уоллера (Fats Waller) — великого джаз музыканта. Он целиком погружен в джаз. И он становится тем более и более творческим, чем больше в него погружается. Глубокое погружение во что угодно делает вас более творческим, если вы достаточно творческий, чтобы начать. Но я несколько осторожен с идеей, что, размышляя о творчестве, я смогу зацепить механизмы, отвечающие за мои собственные творческие способности. Некоторые говорят, что изучая параллельную обработку, параллельное оборудование, параллельное то и это, мы в конце концов разработаем новую методику мышления, которая позволит нам мыслить по-другому. Это действительно странное заявление. По-моему, это звучит не лучше, чем изменить механизмы нашего пищеварительного тракта. Мы не может менять этих вещей! Есть заметное различие между тем, что значит выражать мысли словами, и выражать процессы мышления словами.

Хоральная прелюдия «Alle Menschen Mussen sterben» (BWV 643), звучит настолько необычно, что заставляет вслушиваться в свою хрустально-обворожительную ткань (несмотря на то, что, казалось бы, у органа невозможно предполагать хрустального звучания), причем, вслушиваться так, как это можно еще обнаружить у человека только в одном случае — в лесу поздней осенью. Когда чудится какой-то непонятный шорох посреди оглушительной тишины. И человек пытается уловить источник звука и разгадать его происхождение. Страх и тайна, любопытство и чуткость слиты, соединены воедино в этот момент в голове человеке. А также видны в его поведении.

Это необычное состояние, которое более нигде и ни при каких обстоятельствах не обнаруживаются в нашей жизни. Переход в иное время и пространство. Перенос души в другое астральное тело. Как хотите, — но эту музыку невозможно разгадать именно потому, что, чем больше в нее вслушиваешься (сначала хотя бы просто потому, что она хрустальна и невесома), тем более в ней открывается тайн и страхов, любопытства и порождаемой ею чуткости. Так чуткость возводит сама себя в квадрат, далее — в куб, etc., стоит лишь ступить на этот путь «вслушивания».

Если бы психоаналитики и исследователи сумеречных людских состояний (типа Карлоса Кастанеды) попытались разобраться в том, что же происходит внутри такого слушателя, то, я уверен, они, опустив руки, переквалифицировались бы в совершенно иных специалистов.

И я, стоя посреди пустого и голого осеннего леса, смотрю в небо, туда, где светят тусклые облака и ветви лип тянутся к звездам, и, вслушиваясь в баховский контрапункт, повторяю как молитву: «Перед троном твоим стою, Господи…».

И здесь даже совершенно необязательно быть глубоко набожным человеком.

«Бах был, по-видимому, первым из композиторов, кто… смог сделать свою музыку самостоятельным воплощением глобальной мироконцепции. Крупнейшие произведения Баха уже не включены в религиозное действо, но выражают его идею, воплощая модель средневекового космоса.»

(Найдорф М. И.)

«Бог должен быть благодарен Баху, ибо Бах — единственное доказательство наличия Бога».

(Изабель Юппер)

Многие ли композиторы могут похвалиться тем, что народили сыновей и воспитали их как истинных музыкантов?! Нет, не многие! История мало знает таких примеров. История больше подсовывает нам такие, где папа либо бил и обижал маленького будущего композитора, понукая его к непрестанным занятиям музыкой (Паганини, Бетховен), либо беспрестанно приманивал своего подающего надежды дитятю конфетками и пирожными к роялю (Моцарт, Шопен). В обоих примерах «кнута и пряника» преследовалась, впрочем, одна и та же цель: сделать из чада достойного музыканта, который бы зарабатывал деньги семье и был оправданием несбывшихся собственных устремлений отца стать большим музыкантом. Никто из великих композиторов-классиков не оставил миру собственных сыновей-музыкантов, не говоря уж о том, что эти сыновья стали маститыми композиторами. Это смог сделать только плодовитый и чадолюбивый папаша Иоганн Себастьян Бах.