Влад Ридош - Пролетариат

– Не ждали, ёб вашу мать? – спросил Генитальич, – ну, открывай, чего уж.

Оттолкнув киповца, Генитальич прошёл в комнату, нашарил выключатель, щёлкнул. В центре просторной комнаты стоял большой, составленный из нескольких, стол. По стенам стояли шкафы с разными инструментами и оборудованием. Вокруг стола стояло несколько лавок. На одной была застелена фуфайка. Из-за стола с противоположной и правой стороны поднялись две головы.

– Кажется, все в сборе, – произнёс Генитальич, – ну пойдёмте, хули.

Он дождался, пока эти двое встанут и выйдут из киповской. Дойдя до курилки, Генитальич сказал:

– Стойте здесь, трудяги.

Сам же он пошёл на ЦПУ.

Когда открылась дверь и вошёл Генитальич, мастер смены убрал в ящик книгу, которую читал. На каждом рабочем месте сидел оператор. Кто-то клевал носом, кто-то читал, но все сразу выпрямились, как только вошёл Генитальич.

– Доброе утро, – сказал, вставая, мастер смены.

– А где твои бойцы? – с порога, не здороваясь, спросил Генитальич.

– На улице, работают, – без тени сомнения ответил мастер.

– На улице, значит, работают… – протягивая слова, сказал Генитальич, – ладно.

Затем он открыл дверь и крикнул:

– Заходите, работнички.

На ЦПУ, к ужасу мастера смены, стали заходить операторы. Среди них были стажёры от разных стадий [4] Производство, как правило, является многостадийным процессом. и даже старший оператор. Последним вошёл Скорострел. Выстроив вошедших на ЦПУ, Генитальич прошёл за стол мастера смены.

– Ну что, работнички, ёб вашу мать. Расскажите вашему мастеру, как вы ебашите не покладая рук. А то он сидит вот, уверенный, что все трудятся, себя не щадя. Правду я говорю?

Последняя реплика относилась к мастеру смены, который, бледный как полотно, молчал.

– Ну так вот, всё нихуя не так, как ты думаешь. Все эти доблестные передовики производства спокойно дрыхли, лёжа на лавках. Надеюсь, вам хотя бы работа снилась. Ну вот и что мне с вами делать? Моя бы воля, уволил бы вас всех нахуй прямо сейчас! Всю смену нахуй! Вы спать сюда приходите или работать? Зарплату вам за что, блядь, платят? Ходите, хуи пинаете, а потом удивляемся, что у нас – то не работает, там пропуск. В обходы надо ходить, а не лавку мять! Я вас, блядь, научу работать! Я вам больше тридцати процентов депремии выписать не могу, но подниму этот вопрос перед генеральным! Чтоб всей смене, нахуй, выговор и стопроцентное депремирование! Я, блядь, не поленюсь и буду наведываться по ночам почаще. Пусть я не посплю, но и вы у меня хуй поспите! Все поняли? Понаберут по объявлению, мучайся потом с вами! Идите, бляди, работайте!

От крика Генитальич раскраснелся и, закончив, направился к выходу с ЦПУ.

– Пойдём, покурим, – сказал он Скорострелу. Они вышли, дошли до курилки и, зайдя в неё, закурили. Курили молча. Мимо курилки прошло несколько человек. Кто-то возвращался в машинный зал, кто-то пошёл в туалет, расположенный в том же коридоре между комнатой приёма пищи и киповской. Докурив, они пошли к себе – в бытовой корпус. Генитальич посмотрел на часы, было около половины шестого.

– Ну и хули щас делать? Пойду, может, подремлю часок-другой. Всё равно все не раньше половины восьмого подтянутся.

– Геннадий Валентинович, – осторожно сказал Скорострел, – мне кажется, не стоит сегодняшний инцидент наверх выносить. Мы же пизды и получим за то, что дисциплина в цехе плохая.

– И то верно, – согласился Генитальич, – но надо же было этих долбоёбов вздрочнуть. Нехуй расслабляться!

Голос Цоя доносился из радиоприемника, стоящего на подоконнике ЦПУ. Был самый разгар воскресного дня. Цех работал стабильно, и мужики, спокойно сидя на своих местах, одним глазом поглядывая за процессом, вели общий разговор. Старшой, сидя как бы в центре всех, но чуть ближе остальных к радиоприёмнику, вдруг сказал:

– Жалко, что он не дожил. Хотел бы я сейчас спросить у него: «Ну что, блядь, дождался? Таких перемен ты хотел, мудила?»

– Чего? – спросил кто-то из мужиков.

– Да Цой ебаный с его переменами. Плохо ему, блядь, было, перемен он хотел. Ну вот, он-то помер, а мы расхлёбываем, – ответил Старшой.

– Да хули с него хотеть! Пел не думая. Лишь бы девки давали, – отозвался Субарик.

– Да вот нихуя! Всё он понимал! И пел он это всё не зря! Он же агентом госдепа был! Чё ты, не смотрел, что ли? По телеку показывали даже программу про него. Там все тексты чётко выверенные были. Думаешь, он их писал, что ли? Ага! Хуй там! Сам-то он писал всякую хуйню типа «Алюминиевых огурцов». Вот его тексты! Написанные под наркотой и не понять о чём. А потом им просто заинтересовались, когда среди молодежи популярен стал. А молодежи много не надо! Они такие же, как он, обдолбанные, на его концерты и ходили. Ну и вот. А потом его просто сделали агентом влияния. И там уже пошли все эти «перемены». Такие вот Союз и развалили.

Старшого прервал Пельмень:

– Старшой, вот мне нравится, как ты говоришь. Красиво всё, аргументированно, я так нихуя не умею. У меня вот жена тоже так может – всё по полочкам, а я нет, я мужик простой. Ну вот слушай. Я не обдолбанный, я не за развал Союза, ты сам это знаешь, но Цой нормальный парень. У него отличные песни есть, мне нравятся. Как с этим быть?

– Пельмень, ну я же как-то объяснял уже, как всё это делается. Все эти песни записаны с помощью специальных технологий. Тебя заставляют думать, что тебе это нравится. По сути, это зомбирование. Там в специальном диапазоне записано «тебе нравится это слушать», и ты слушаешь, совершенно не думая…

– Ну вот ты опять: «зомбируют», то сё. Ты пойми, вот мне нравится! Мне похуй, кто кого зомбирует, я слушаю, и мне нравится. А ты говоришь: это неправильно.

Пельмень уже начинал краснеть, глаза его наливались кровью. Он входил в раж спора, а проигрывать он не любил. Но и Старшой тоже сдаваться не привык. Он свято верил в то, что говорит, а значит, был уверен, что прав.

– Слушай, я ведь тоже по молодости всё это слушал. И когда погиб Цой, я вместе с другими ставил все эти, блядь, свечки, писал «Цой жив». Мы все были молодые и глупые. Это потом стало понятно, кто чего стоил. Пошли разговоры, что не всё с ним так просто.

– Блядь, какие, нахуй, свечки? Я никому никаких свечек не ставил, в церкви только матушке за здравие, я ж тебе не про то. Вот он играет, и чувствуешь: то, что надо! Вот песня там у него… Как называется, не помню… Ну эта, блядь… На рукаве… А, «Группа крови на рукаве». Ну вот тоже кто-то говорит, что ни в каких родах войск, мол, не ставят группу крови на рукав. Да и похуй мне, понимаешь? Там слова правильные. «Пожелай мне удачи в бою… Не остаться в этой траве…» Да хули тебе говорить, ты не воевал, не поймёшь… – Пельмень всё больше горячился.