Владимир Казаков - Воскрешение на Патриарших

– Да могло быть и так, и так. Может, вообще пациент привез чьи-то чужие бумаги, типа, почитать. Но…

– Что значит «но»?

– А ты сам-то как думаешь? Кто мог написать? Если говоришь, из знакомых кто-то?

Игорь достал из портфеля листок бумаги с фамилиями. Митя быстро пробежал глазами.

– Все правильно.

– Что, что правильно-то?

От порыва ветра с огромной голубой елки прямо перед ними спланировала сорока. Игорь никогда до этого так близко не видел сорок. Удивительно яркое, белое с сизым мультяшное оперение только подчеркивало необычность визита птицы. Сорока, наклонив голову, пронзительно смотрела на него, словно чего-то ожидая. Игорь тоже, не отрываясь, смотрел на диковинную птицу. Он подумал, что ни хлеба, ни семечек у него нет. Сорока продолжала ждать. Казалось, она хотела что-то рассказать или спросить, наконец по деревьям снова зашелестел ветер, сорока словно очнулась, скрипуче гаркнула и, тяжело махнув крыльями, исчезла.

Очнулся и Игорь, ему казалось, что прошла уйма времени, час, два, но, посмотрев на пепел Митиной сигареты, понял, что безмолвный диалог с птицей длился секунды.

– Что правильно? – переспросил Игорь.

– Тебя вот не удивило, что я именно тебе прислал этот текст? – как-то настойчиво посмотрел ему в глаза Митя.

– Ну… Удивило сначала. Подумал, что тебе что-то Женя рассказывала о моих неудавшихся литературных опытах. И потом я много прозы перевожу, то есть, ну, имею к этому отношение. Хотя, конечно, с какого перепугу именно мне.

– Все так. И про переводы я знал. Только дело не совсем в этом. Давай я тебе расскажу одну историю.

Жил-был человек. Не без способностей, может, даже талантливый. Поступил в институт, медицинский. Увлекся психиатрией. Всерьез защитил кандидатскую. Потом докторскую. Еще при Союзе стажировался в Швейцарии, были тогда такие редкие удачи, потом работал в ЮНЕСКО. Потом по линии космоса. Именно тогда он и влюбился. С первого взгляда и навсегда. Просто наваждение какое-то. Как школьник, ходил под ее окнами, смотрел, как она ходит по квартире, ждал у работы ее.

Ей было двадцать четыре, ему уже под сорок. Он – замдиректора огромного медицинского центра по аэрокосмической медицине, она – студентка филфака. Потом она согласилась выйти за него замуж. Он стал самым счастливым человеком на свете, так ему казалось, по крайней мере. Она окончила универ, устроилась работать в редакцию одного бестолкового журнала. Сразу заводить детей она не захотела, мол, успеем, и он согласился. Ему казалось, что они были счастливы, ну, он-то точно был счастлив. И слепо отмахивался от доброжелателей, которые ему долдонили, что у его жены производственный роман. Он верил ей и только смеялся над сплетниками. Он продолжал верить ей, когда она стала часто задерживаться на работе, когда она начала часто оставаться ночевать у подруг, когда вдруг стали возникать неожиданные командировки. А однажды она пришла к нему и сказала, что любит другого. Фотографа из той редакции. И они уже давно вместе. А она просто не хотела его расстраивать, зная, как он ее любит. Но сейчас произошло страшное. Фотограф этот был наркоманом. Героиновым. И в очередную ломку вышел погулять из окна. Разбился, естественно, всмятку. Собирали веником в совочек. Поломано все, позвоночник, череп, ноги, внутренности отшибло все. Но остался жив.

И вот, она говорит, что она любит его такого еще больше и не может оставить одного. Психиатр чуть не сошел с ума.

Игорь слушал Митю и смотрел на стадион, где девчушки в спортивных трусах и маечках, на вид лет тринадцати-четырнадцати, класса восьмого, готовились к кроссу. Девочки строили друг другу рожицы, смеялись и походили на взъерошенных воробьев, неожиданно обнаруживших, что у них выросли страусиные ноги. Некоторым уже явно мешала вполне развитая грудь, с которой они не знали, что делать. Они очень стеснялись и одновременно внутренне гордились обретением нового женского естества.

Дмитрий проследил за взглядом Игоря и продолжил:

– Да, именно, чуть не сошел с ума. Потому что она была единственным смыслом его жизни. Он оставил жене квартиру, дал развод и ушел в никуда. Начал пить, вылетел из своего аэрокосмоса. Со временем кое-как взял себя в руки, через знакомых устроился в психбольницу завотделением. А она самоотверженно ухаживала за новым мужем, они поженились. Он даже начал поправляться, хотя и не ходил, она умудрилась даже зачать ребенка от него, родила. А у него вдруг наступило ухудшение. Почти совсем перестал двигаться. Овощ-баклажан. И от отчаяния фотограф опять начал колоться. Дружки-закадыки приносили. А она начала тихонько сходить с ума, поняла, что взвалила на себя непосильную ношу, любовь-то безумная прошла, а что делать с этим еще человеком, непонятно. Ее бывший муж-психиатр знал об этом, ему рассказывал ее отец, как она ревет и не знает, что делать. Однажды у фотографа после очередной дозы проснулись нечеловеческие силы, и он повторно сходил в окно. Теперь уже наверняка. Больше не собрали. Вот так.

– Жуткая история, – Игорь пристально посмотрел на Митю. – Но какое она имеет отношение к рукописи, ко мне?

– Да прямое, – Дмитрий опять закурил. – Я же и лечил этого фотографа последнее время. Она попросила. Прямо в моей бывшей квартире. И чтобы хоть как-то отвлечь его, вызвать у него другие эмоции, отличные от желания дозы, я и дал ему прочитать этот роман. Он сразу заинтересовался, потому что тоже стал узнавать родные для него места. Как и ты. И он тоже много думал, кто из его приятелей мог написать. А незадолго до полета указал на тебя. Так и сказал: «Пообщайся с Игорем, он наверняка знает», – и назвал твою фамилию. Так что это, считай, его последняя воля.

У Игоря нехорошо завибрировала синяя ветка на виске.

– Как его звали?

– Андрей Носовский. Один из твоего списка.

Замерший Игорь хотел перекреститься, но почему-то подумал, что неудобно как-то здесь, на улице, перед всеми прохожими и Митей. Потом взгляд его поймал золотые купола церкви, ветер раскачивал верхушки берез, и купола то исчезали, то появлялись. Он увидел мелькнувший из-за веток крест и вдруг вспомнил поговорку: «Если ты постесняешься Бога, то и Бог потом постесняется тебя». И все же перекрестился. Подумал и, на всякий случай, перекрестился еще раз.

– Господи, я же хорошо знал Андрюху. Мы не виделись, конечно, лет двадцать, а до этого мы даже дружили одно время. Он испанский учил в инязе. Потом, по-моему, в Африке был, по военной линии. Потом не знаю. Странно, как его в фотографы занесло. Хотя ничего странного. Многих разбросало. Когда это случилось?

– Да, – кивнул Митя, – жизнь кидает. В январе. Под Старый Новый год. В Африке он и сел на наркоту. Я много раз задавал себе вопрос: почему так все произошло? Я же любил ее. Очень. Почему она ушла к нему?! Наверное, она меня никогда не любила. Или я чего-то не понимаю. Скорее всего, слишком мягкий человек. А он суров, брутален, даже груб откровенно иногда. Женщины инстинктивно тянутся к жесткости. Даже жестокости. А я оказался слишком плюшевым и воспитанным. Что психиатру совсем не положено. Да и просто человеку тоже. Плохо быть добрым. Женщины не прощают, когда в них видят людей. Ну ладно, – поднялся Митя, – мне пора. Андрея Носовского можешь вычеркнуть из своего списка. Только зачем ты это ищешь, все равно непонятно.