Алекс Бранд - Прощение [СИ]

Все. Все осталось позади. Ободряющие голоса сокамерников, вразнобой сопровождавшие его в коротком пути по коридору Дома Смерти. Он так хотел ответить звучно и громко, чтобы все услышали и поняли — он не боится. Он — победил. Он — оправдан, если не перед людьми и законом, то перед Богом. Ведь нет для него такого большого греха, который не заслуживал бы милосердного прощения? Ведь нет? Так ли это? Медленно переступая, медленно, как можно медленней приближаясь к Этой двери, он думал, думал… Так ли это? Голос преподобного Мак-Миллана звучал так уверенно, так ободряюще… Задача выполнена, победа одержана. Так он написал в том письме, но… Под диктовку. И еще потом проверила мать. И все же… Все же… Разве не снизошло на него успокоение, уверенность? Тихий звук шагов… Войлочные туфли мягко касаются холодного пола, он чувствует каждую его неровность через тонкие подошвы. Как четко он сейчас видит все окружающее… Слышит каждый звук… Дыхание сопровождающих его тюремщиков… Вот закашлялся один из них, он простужен уже который день, мистер Суонк. Он закончит этот длинный день и пойдет домой, выпьет на ночь горячего молока. Может, завтра он останется дома. У него сын и дочь… Дочь… Какими глазами он иногда смотрел… Становилось не по себе и странным образом радовало то, что дверь — прочна, и замок — несокрушим. Расширившиеся ноздри ощущают сырой запах влажной известки, а вот большое темное пятно в углу под потолком… Уже виден угол… И Эта дверь… Почти такое же пятно было в его комнате… Его… Вдруг перед глазами возникла другая комната… Другая… Как давно это было, ее очертания блеклы, смутны… Вот стол под небольшой лампой с потертым зеленоватым абажуром… На нем — скромное угощение, он только что принес коробку конфет и слышно шипение примуса, сейчас будет чай. Но… Где та, к кому он пришел? Пусто… Тихо… Он один… Один… Один… Ее нет и никогда больше не будет… Никогда… Никогда… И голос, который хотел громко и звучно донести до всех слышащих — я не боюсь! Я — готов! Я — ухожу спокойно и с сознанием, что прощен! — этот голос вдруг ослаб и сник, перехваченный спазмом, он смог только еле слышно произнести…

— Прощайте, все…

Слова бессильно смолкли в пересохшем рту, остались только мысли… Мысли… И до предела обострившиеся чувства, слух, обоняние… Как много можно заметить, если знать, что этот твой взгляд на потрескавшуюся стену — последний. Причудливый узор трещин на облупившейся старой стене… Как он напоминает ему что-то… Что? Он вздрогнул, увидев карту… Дороги… Реки… Города… Озера… Озера… Нет! Нет же! Он ведь уже так далеко от случившегося, те образы поблекли, заслоненные осознанием победы над сомнениями, над чувством вины… Вины… Задача выполнена, победа одержана. Раз за разом он повторяет про себя эти слова, совсем недавно казавшиеся ему надежным щитом от страха. От страха того, что ждет его за неотвратимо приближающейся дверью. Медленные шаги… Тюремщики не торопят. Тихий шепот и пожатие руки, да, да… Это сейчас так необходимо, когда снова пришли колебания и сомнения, когда… Нет, не смотреть на стену, не смотреть… Слушать, слушать этот шепот…

— Мужайся, сын мой, я буду с тобой до конца. Я молюсь за тебя, нынче же ты пребудешь в раю у престола Господня, так будет. Ты прошел весь путь, ты прощен. Ибо нет греха, который невозможно искупить молитвой и верой. Ты уверовал, сын мой, ты тверд и с высоко поднятой головой пройдешь врата.

Преподобный Мак-Миллан шепчет, шепчет… Как он хочет помочь… И мать сейчас простерта на полу в обшарпанной комнатушке «Армии Спасения». Она истово молится за него. Она так верит, что… Верит… Так ли это? Верит ли сам преподобный в свои слова? Или… Или все это — тоже ложь, мишура, лицемерие? Не вера, а желание поверить. Уверить… Какие страшные мысли, а ведь осталось идти совсем немного. Как можно войти в эту комнату, не будучи полностью уверенным в своей правоте? Как? Как? Боже… А ведь он думал, что все, все позади… Боже, Боже… Дай силы, дай твердости… Дверь все ближе, и мысли — все смятеннее, почему? Ему рассказывали, что перед порогом наступает оцепенение чувств. Или наоборот, может лавиной сойти ужас, тогда узники бьются в припадке, отчаянно сопротивляются, кричат, богохульствуют. Что с ним происходит, что? Его вера оказалась не так прочна? Господи, что же тогда… Как ему быть? Закричать, попросить отсрочки, упасть на колени? Дайте, дайте ещё совсем немного времени! Я не могу, не хочу так уходить… Неужели все — зря? Неужели все — не так, как казалось? Вот бы идти и идти, бесконечно идти к этой двери, а она бы отодвигалась и удалялась, как недосягаемый горизонт. И думать, думать… О чем, о ком? Последние дни он думал о ней… О зле, которое причинил… Даже в мыслях он старался не произносить ее имя, словно опасался чего-то. Чего? Вдруг вспомнился Николсон, адвокат-отравитель. Его уже казнили, он уже прошел этим коридором, навсегда скрывшись за Этой дверью. Он поучал — не думай, не вспоминай. Зачем? Адвокат был мастер давать советы, за ними пряталась простая мысль — себе самому он дельный совет дать не сумел. Как много можно вспомнить, когда мысли несутся вскачь, когда осознаешь, что каждая из них — последняя. Вот они встретились на прогулке, отошли в сторону. Что Николсон держит в руке? Какая-то дешёвая брошюрка…

— Если бы я прочел это, будучи законопослушным обывателем, то сам убил бы тебя, Клайди.

Это же… Это… Тогда он просто пожал плечами, и с благодарностью выслушал совет потребовать исключить ее письма из разбирательства. Сейчас же… Его передёрнуло, когда он снова увидел… Украденные письма, выставленные на всеобщее обозрение, в руках убийцы-отравителя. Это… Это как отдать ее на поругание и с благодарной улыбкой стоять рядом и смотреть. Почему он вспомнил это? Почему? Надо думать о другом или… Совсем не думать… Как холодно… Вот послышался порыв ветра за узким окном, забранным решеткой. Ветер… Он свободно понёсся дальше над промерзшей сумрачной землёй, дальше, дальше… От Оберна… Куда он отправился? Может… Может спустя немного времени он засвистит над крышами Ликурга… Зашумит густыми кронами деревьев вдоль его тихих в этот час улиц… Он прошепчет — я видел. Видел его… Сейчас он войдёт в Эту дверь и навсегда исчезнет из этого мира. Вы слышите? Слышите? Молчание… Плотно закрыты окна помпезных особняков, никто не хочет знать… Никто? Никто… И ветер несётся дальше, дальше, в надежде… Отзовитесь, кто-нибудь… Пожалуйста… Темные окна невзрачного дома на одной из дальних улиц, занавески задернуты. Никого… Холод и пустота, тонкий слой пыли. Здесь никого нет, никого… Какая страшная тишина… Почему, почему вдруг он видит все это? Тщетно вслушивается, словно… Словно ждёт, ждёт отклика, ответа. Даже зная — его не будет. Никогда не будет. Ветер обессиленно затихает, колыхнув лёгкой рябью серебристые воды величаво текущего Могаука. Равнодушные глубокие воды… Они видели и слышали все… Но вот… Вот…