Елена Блонди - Приглашение на Самоа [СИ]

Как же прекрасно, решила она, ставя на журнальный столик допитую чашку с толстым слоем гущи на донышке, что не нужно ничего делать, ничего решать и обдумывать. Нужно только жить свою жизнь, знать, что он там живет свою, и между прочим, тоже не молодеет, все мы движемся в одну сторону, и он придет туда же, куда приду я, только чуточку позже. И те, кто сейчас наслаждаются осознанием собственной молодости, они тоже идут к нам, а следом за ними неумолимо движутся те, кто еще только встает на крыло. Для нее в этом знании уже не было печали, а только спокойствие. Печаль — она в другом, понимала Иля. Болезни и трагедии близких, вот самая большая печаль и трагедия. Да и болеть самой — тоже совсем не сахар. Прочее, включая романтические, ах, практически девические влюбленности, это уже пустяки, мелочи, пусть ими забавляются (не надо так, возразила сама себе, с нежностью ко всем, кто мучается, влюбляясь сейчас, горит, пылает и вспыхивает, а после покрывается пеплом, чтобы снова восстать), ладно, пусть их переживают те, кто еще только ими и счастлив. Для нее уже существуют другие виды счастья. И один из них — странные сны, каждый из которых, как стежок сверкающей нити, сшивающий две разные жизни в одно, очень деликатно, очень бережно, очень изредка.

Она подошла к окну, сдвинула штору, закрывающую серое предвесенье. Мокрый битый асфальт, площадка для белья за старыми деревьями, стоящими без листьев, дядька с хозяйственной сумкой на колесах, подскакивающей на колдобинах, дурная собака Шарик, что кидается облизать лицо, кладя на плечи грязные лапы, или бестолково лает, пугая чужих теток.

Снова расправила штору — на ней без устали цвели маки, разбросанные по теплому солнечному фону.

Будет очень-очень жаль, если сегодняшний сон — последний. Он отличался от тех, что приснились раньше, и из-за этого Иля никак не могла, наконец, заняться делами, медлила, ходя по комнате и разглядывая привычные вещи. Трогала пальцем темное стекло шкафа, поправляла в вазе купленные на собственный день рождения цветы.

Может быть, настало время что-то сделать? Но вдруг нарушится тонкое, как осенняя паутина, равновесие?

Она встала перед зеркалом, что картиной висело на стене. Старое зеркало, глубокое, еще бабкино. Иле с одной стороны, нравились всякие приметы и суеверия, связанные с зеркалами и зазеркальем, и нехорошая злая бабка, может быть, до сих пор существует где-то там, в сумрачной глубине толстого стекла, подбитого с изнанки волшебным серебром амальгамы, но с другой, зеркало нравилось ей еще больше, и Иля решила, она достаточно сильна, чтобы прошлое превозмочь и не дать ему вторгнуться в ее настоящее. Отражаясь, внимательно рассмотрела привычное лицо, отмечая морщинки в уголках глаз, на лбу, прикрытом растрепанной со сна челкой; незаметные еще пару лет тому, а сейчас — здрасте пожалуйста — легкие круги под глазами. Печалиться не стала, вдруг вспомнив свою племянницу с маленькой дочкой и жену сына: девочки были очень разными, но молодыми, и это как-то успокаивало, как будто это она сама — Иля, стала вдруг на двадцать пять лет моложе. Такая странная штука, это ваше время, развеселясь, подумала, и снова улеглась на диван, перетаскивая на колени ноутбук. Нашарила на спинке дивана очки, весь последний год уже с ними работала, но славные, невестка помогала выбрать, такие стильные и моднявые, что Иля в них сама себе нравилась.

Можно же и не думать, про этот сон, предложила сама себе. Можно покрутить ленту фейсбука, и Димка там тоже, кстати, есть, шутит, и она, как всегда, смеется, ставя свой лайк без попыток написать комментарий. А потом, наконец, надо поработать, закончить разбирать папки с осенними фотографиями. Одна из них так и болтается на экране, открытая еще до того, как Иля решила пару часов поспать.

Веранда беленого дома, сверкают просвеченные низким солнцем окна, застекленные ромбами. Хороший кадр, задумчивый. Даже видно, как на деревянных рамах местами облезает краска. Все живое такое, настоящее.

Иля всмотрелась, прищуривая глаза. Увеличила кадр. Потом откинулась на подушку, улыбаясь. Ну, конечно. Во сне они сидели именно на этой веранде. Там стол, деревянный, вдоль стены — лавка. Дерево теплое, вытертое до мягкого блеска. Чашки белого фаянса, с розами, такой же заварочный чайник. Плетеная корзинка с кусочками хлеба. Кто-то пил чай, подумала Иля, мысленно соединяя картинку на экране с картинкой из сна. Не мы. Мы просто сидели, о чем-то болтали, таком — незначительном. Солнце светило низко, бросая на стол косые тени, и в одном ромбике тень медовая такая, потому что внезапно — желтое там стекло. На фоне прозрачного меда — тень герани в перевернутой пирамидке горшка.

О чем же мы…

Она закрыла глаза, и оказалась на веранде, внутри стекол, внутри вечернего света, с босыми ногами, упертыми в деревянную перекладину лавки.

А потом он сказал…

— Ты поедешь со мной? На Самоа?

В руках у него была чашка, пустая. Он ее вертел, поворачивая к солнцу то ручкой, то бледной выцветшей розой. А смотрел на Илю. Лицо серьезное. Глаза. Какого же цвета у него глаза, в жизни? Смешно, или серые, или светло-карие. Но это как раз неважно, а важно, что в них ожидание ее ответа.

Самоа. Во сне не полезешь в гугл, а про Самоа Иля, оказывается, не помнила ничего, кроме того, что это какой-то тропический рай, с обязательными пальмами, и наверняка там коралловый белый песок, океанские волны, что идут и идут ровными рядами к берегу, а поверх шумит ветер, из которого иногда рождаются ураганы.

Там еще туристы, подсказала ей голова, но Иля опять отмахнулась, головой же и дернув, непонятно разве, он совсем не про то Самоа спросил.

Там еще самоанки, не отступил внутренний голос, в пальмовых юбках и цветочных гирляндах. И бедрами туда-сюда, прям вот, слово такое, само уже танцует. Само-ан-ки. Са-моан-ки…

И не про них, возразила Иля, чувствуя, как пробегает по спине теплый холодок (разве бывает так, а? холодок и вдруг теплый…), а дальше, вдруг вспомнила она, это и случилось, одновременно.

Одновременно. То есть, он только закончил вопрос, а она уже пропустила через сознание все, что полнило ее нынешнюю жизнь. Любимый сын с девочкой-женой, мама с ее телевизором в комнате, а еще — шумный и смешной возлюбленный, тот самый, что младше, а еще — любимейшая подруга, с которой в этой самой реальности существует уговор, похожий на несбыточную мечту, но это мечта именно этой реальности — уехать и жить вместе, в доме, полном уюта и книг, гулять вечерами и утром, потом расходиться, чтобы заняться любимым делом…Столько любви, которая вот она, уже есть, в разных ее видах, и вся она существует и настоящая, и невозможно все это оставить, чтобы вдруг. Чтобы какое-то Самоа, а ведь у него там совершенно то же самое — жена, прекрасные дети, да мало ли кто еще! Ведь сон!