Елена Блонди - Дискотека. Книга 1 [СИ]

Еще Ленка расстроилась из-за русачки. Почти единственная нормальная училка была. Всегда Ленка завидовала десятому А, вот повезло им с классной. Они к Элине Давыдовне и в гости домой ходили, чай пить, и в кино всем классом. Посмотришь, почти как в фильмах показывают, такие отношения. Она умная, быстрая такая, пошутит, посмеется. И класс у нее поэтому совсем другой, не такой как Ленкин Б. Где чуть что — не ссы Каток, да дай скатать, Каток. В общем, была у Ленки до сегодняшнего дня нормальная такая белая зависть к ашникам. И сочинения писать она любила, писала, будто с Элиной разговаривала, рассказывала что-то по-настоящему, а не просто, как Олеся, передовицы с газет копировала про радостные достижения трудового советского народа. Потому и согласилась дипломы для фестиваля оформлять. Сидела ночами, довольная, как слон, обложилась книгами и альбомами, а еще папины смешные дипломы вытащила, о переходе экватора. С них рисовала всякие виньетки, а по бокам, вместо русалок и Нептуна нарисовала атлантов, тех, что в Эрмитаже. Они держат витиеватую надпись. И в серединке место для текста. Как дура, намалевала тридцать штук, красками. А Элина сегодня на уроке ее подняла и ясным, вдумчивым таким голосом рассказала, никуда не годится, Каткова, твоя живопись. Потому что у атлантов — груди нарисованы. Ленка как услышала, то и рот не смогла закрыть. Все сидят, ржут, пацаны радуются, орут про лифчики. А Элина смотрит так ясно-ясно, вроде не она только что сморозила полную чушь, будто она — Эдгарчик Русиков, а не умная преподавательница русского языка и литературы. Ленка хотела возразить, что мускулы это совсем не женская грудь, и что же на месте мускулатуры рисовать — пустое гладкое что ли? Но именно эта ясность в глазах ее остановила. Стало понятно, там, в учительской голове, уже все решено. Так что промолчала.

Телефон снова зазвонил, и Ленка накрыла голову подушкой. Сейчас еще слушать, как папина бывшая почти жена молчит в трубку. Боится, что он уйдет в рейс и уже полгода ничего она ему не скажет. А он ей.

И еще это платье…

Телефон протрещал, заикнулся и умолк. И сразу зазвонил снова.

Платье вышло очень красивое. Узкое, в талии отрезное и с вшитым широким поясом. Воротник стойка. Все швы отстрочены желтой ниткой, на коричневом просто класс получилось. И впереди на вырезе кожаный черный уголок. Ясно, что Валечка теперь всю зиму будет мозги полоскать за это платье, но покупать школьное страшилище денег нет, да и носить его Ленка все равно не будет. Не будет и все.

Она кинула подушку и встала. Ушла к телефону, сорвала трубку и рявкнула:

— Але!

— Лен, — сказал далекий Рыбкин голос, — Лен…

— Оля? — Ленка вдруг испугалась, прижала трубку к уху, — ты чего там? Оль. Что случилось?

— Давай сегодня на дискарь?

— Меня мать придушит, ты что. Сегодня ж среда. Потерпеть не можешь, до субботы?

— Лен…

Голос становился все тише и потеряннее. И Ленка подумала с испугом, что-то там правда, серьезное.

— Ну. Ну, ладно, я попробую. Скажу чего. Ну. День рождения может? У… у Инки допустим. У них телефона нет.

— Да. Да! А еще вина надо, Лен. Давай купим вина. Две бутылки.

— Олька, ты с дуба упала, точно. У нас завтра контрольная, первым уроком. Ты… Ладно. Не реви. Мне щас прийти к тебе?

— Я обед варю, — прорыдала Оля, — не-ет, в-в восемь давай, внизу.

В семь вечера Ленка быстро цокала каблуками, но не к Рыбкиному дому, что там делать, целый час. А просто бежала вокруг вечернего сквера, выбирая места, где уже светили фонари, чтоб не нарваться на какую пьянь. Думала, выйду к автовокзалу, там в кассах посижу, где пассажиры. И после уже к подъезду.

В здании автовокзала села на длинную скамью, расправляя полы плаща. Она его не любила, но мама заставила надеть, потому что вечерами холодно и будете там на остановке стоять, когда от Инночки, и не забудь, купи цветов, сейчас астрочки недорогие…

— Мам, — сказала Ленка, выходя, — у Инки тех астрочек полный огород. Да не волнуйся, мы с Олей вместе приедем, к одиннадцати я уже дома.

Теперь, сидя под огромной финиковой пальмой, клонящей длинные веера листьев, она волновалась сама. Ужасный был у Рыбки голос. Наверное, что-то случилось там с ее Ганей. И нужно будет Ольку утешить, а еще нужно сбегать в тот дальний магазинчик, где они покупают сухарик, и не нужно две, куда им две, одного огнетушителя вполне хватит.

И, еле дождавшись назначенного времени, кинулась в темный проем между домами.

Оля стояла там, переминалась, держа локтем сумочку. Глядя в маленькое зеркальце, красила губы, и помада в свете тусклой лампы казалась черной.

— Оль?

— О, пришла, — бодрым голосом обрадовалась убитая горем подруга, — ну класс, а мне так влом стало дома торчать, думаю, ну чего мы сидим…

— Оля, ты балда. Я думала, у тебя тут горе.

В почти пустом автобусе Оля привалилась к плечу надутой Ленки, ухватила удобнее сумочку с торчащим из нее горлышком бутылки.

— Не дуйся. Квакнем, я тебе все расскажу. Викочка там что? Не звонила?

— Звонила. Обиделась, что мы сегодня идем. А она не может.

— И хорошо. У меня к тебе разговор, а не к Семки.

По черному парку Ленка бежала, подламывая каблуки и сдавленным голосом рыча в целеустремленную спину Рыбки:

— Да подожди уже! Черт, О-ля, заколебала ты скач-ка-ми свои-ми. Темно!

— Тут! — торжественно сказала та, замерев у толстого ствола, где приткнулась кособокая лавочка.

Ленка выдохнула с облегчением.

— Нет! — решила Оля и исчезла в черном кустарнике, треща и хрустя ветками.

— Ы-ы-ы, — ответила Ленка, пробираясь следом.

Наконец, самый темный и тайный угол был найден, и Оля, пошебуршась в кустах, выдернула оттуда дощатый ящик, установила на крошечной полянке и уселась, хлопая рядом ладонью и настороженно глядя на светлую диагональ парковой дорожки. Сбоку высоко висел фонарь, мигал лениво, освещая кусочек Олиного лица с впалой щекой, укрытой пушистыми прядками. Блестел на круглом боку зеленой бутылки.

— Чашку взяла? — Оля маникюрными ножницами пилила полиэтиленовую пробку.

Ленка вынула из кармана маленькую пластмассовую чашку, почти как из детской посудки, полосатую, с ручкой крендельком. Подставила, пытаясь разглядеть невидимое в желтом полумраке вино, которое Оля наливала, устроив горлышко на краю.

— Пей, — скомандовала та.

Ленка зажмурилась, глотая кисляк, от которого сводило скулы. Передавая чашку, улыбнулась, качнувшись на ящике, и расставила ноги, упираясь крепче. Оля налила себе, ляпнув вином на ногу, чертыхнулась и тоже выпила, сразу же наливая еще.

— Куда ты гонишь?

— Слышишь? Музон уже. Давай, полчаса у нас, а то чего ехали?

Оля уже совала подруге снова налитую чашечку.

— Так что там, с Петькой? Не давись. Ты с базара свалила, я жду-жду… молчишь, как партизанка.