Юрий Козлов - Малый круг

Откровение это, впрочем, недолго мучило Андрея. Все, полагал Андрей, что приходит ему в голову, не может быть дурным или добрым, а может быть лишь его, то есть свободным и не нуждающимся в оценке.

Любой поступок, любое жизненное явление, любые сложившиеся отношения, любой случай и любую идею он всегда мог при желании понять и объяснить — как бы разъять на составные элементы, разложить по полочкам. Странное дело — разъятое, разложенное почему-то уже не вызывало сильных переживаний: ни гнева, ни омерзения, ни желания бороться, ни — это абсолютно исключалось! — стремления жертвовать собой. Лишь равнодушно и механически принималось как нечто не всегда приятное, но… тем не менее свободное! Однако из подобного осмысления никогда не рождалось единое, целое, то есть то, ради чего стоило жить и страдать, что могло бы хоть отчасти дать идею, объяснить — зачем все? «Надо держаться! — решил Андрей. — Держаться, потому что нет во мне иной объединяющей силы, кроме меня самого! Лучше остаться камнем под оком свободы, чем разлететься на атомы».

У входа в метро Андрей остановился выкурить сигарету. Едва затянулся, почувствовал, что как бы тронулись неведомые кони. И чувство времени — плавное скольжение по хрустальной реке, разглядывание давних берегов — снова вернуло Андрея к сомнительной вехе его юности — замшевой куртке. «Почему куртка? — недоумевал Андрей. — Почему именно паршивая забытая куртка среди стольких страстей, событий и прочего? Или… — усмехнулся Андрей, — она была… первым моим халатом? Возможно ли такое?»

Словно бы в подтверждение, куртка не желала исчезать. Напротив, она обрела какой-то сюрреалистический вид. Уже не никелированные заклепки, а глаза Анюты смотрели на нынешнего Андрея с давно канувшей в Лету куртки. Это они, золотистые, страдающие, плакали, когда он шел гулять по улице Горького. Как волновали его эти прогулки! Андрей вспоминал, какая тогда звенела в нем пустота. Нравиться! Хотелось нравиться девушкам! Случалось, они обращали внимание — сначала на куртку, потом на Андрея, — и какое мощное эхо сотрясало пустоту, будто из одной лишь пустоты и состоял Андрей, какие несбыточные, бесстыдные картины мгновенно рождались! Андрею претили тогда утомительные, серьезные отношения с девушками, претила наивная несвобода, наметившаяся было между ним и Анютой. Другого хотелось! Иные женские образы владели воображением. Не вспоминал Андрей ни бесконечно верную жену протопопа Аввакума, ни подругу Перикла, знаменитую Аспазию, а подолгу думал о развратной римлянке — отравительнице Мессалине, о Феодоре, жене византийского императора Юстиниана, взошедшей на трон из публичного дома… Эти женщины казались Андрею куда более интересными.

Анюта, Анюта… Он уже тогда не знался с Анютой. Золотистые глаза уже ему не снились. Лишь изредка вспоминался ее крик, когда уплывали с острова: «Не приближайся!» «Как странно, — думал Андрей, — уместились в этом крике две взаимоисключающие противоположности: «Не приближайся!» и «Будь со мной, не бросай!» Какой нелепый крик… У мужчин так не бывает. Но… почему он мне запомнился?»

Андрею снились совсем другие сны.

Была, правда, одна встреча возле дома. Два милиционера выводили из подъезда Семку, который почему-то держал сцепленные руки за спиной. Андрей посторонился, уступая им дорогу к глухой, зарешеченной машине, удивляясь, чего это милиционеры так неприязненно на него косятся. На Семкиной красной распухшей руке Андрей разглядел свежую наколку «Анюта».

— Куда ты? — спокойно и нелепо прозвучал вопрос Андрея в утренней тишине.

Семка обернулся.

— Не разговаривать! — толкнул его милиционер.

Глядя на напряженную Семкину спину, на злобный, гуляющий на повернутой в профиль щеке желвак, Андрей вдруг ясно и без всякой помощи иного увидел, что будет дальше, — как Семка все возьмет на себя, не выдаст Толяна и прочую сволочь, как восстановит бессмысленным упрямством против себя следователей и будет в конце концов отвечать один… Но… не шевельнулась в Андрее жалость. Семка был свободен поступать именно так — чтобы кончилось зарешеченной машиной, — а не иначе.

Поднявшись на второй этаж, Андрей увидел Анюту. Она стояла у окна, закрыв лицо руками. Андрей хотел к ней подойти, но… не подошел. Вызвал лифт. Анюта не обернулась, хотя знала, что это он, Андрей, стоит внизу и смотрит на нее.

Андрей обратил внимание, как Семкина беда изменила самый облик Анюты. Склоненная голова, руки и лицо, сплетенные в клубок, вздрагивающие от боли и безнадежности плечи… Казалось, положи он ей сейчас на плечо руку, закричит Анюта как от ожога. Андрей не знал, его не интересовало, как жила Анюта после острова: вернулась ли к Семке или плачет сейчас по прошлому? Заходя в лифт, он думал, удастся ли Анюте после всех переживаний сохранить грациозность и гармонию?

…Через несколько дней после встречи с Семкой в комнату к Андрею зашел отец.

— У меня был Николай Сергеевич с первого этажа, — сказал он.

— Кто это?

— Краснодеревщик. Помнишь, он реставрировал как-то нам шкаф. Хороший мастер, но…

— Понятно, пьет, — смутно что-то припоминая, вздохнул Андрей.

— Так вот, у него сын под следствием, Сеня. Николай Сергеевич просит, чтобы я заступился. Говорит, сын и так не без греха, а тут еще влюбился. В ювелирном магазине вырвал из рук покупательницы брошь… якобы с бриллиантами. Убежал. Вещь продавать не стал, а в тот же вечер прицепил на кофточку своей девчонке… — Отец внимательно посмотрел на Андрея.

— Вот как?

— Прямо граф Монте-Кристо какой-то. Гусар. Может, действительно влюбился, и… Как ты думаешь? Ты с ним знаком?

— Я с ним как-то подрался, — ответил Андрей, — а до этого… ну, да это неважно.

— Ты? — не поверил отец. — Подрался? И крепко тебе досталось?

— Их было трое, но… не в этом дело.

— Из-за чего же вы подрались?

— Из-за какой-то чепухи. Они, видите ли, решили, что мимо их вонючей беседки никто не должен ходить. Ну а я шел. Чепуха какая-то.

Отец с интересом смотрел на Андрея.

— Ты как-то по-иному стал говорить. С одной стороны, вроде повзрослел, а с другой…

— Да, — сказал Андрей, — я повзрослел. Ты просто не заметил. Ты был очень занят этой женщиной. Кажется, с тех самых пор, как вернулся из Ялты.

— Если бы, — вздохнул отец, — раньше. Значительно раньше… Так, значит, вы с Сеней враги?

— Какие там враги? — Андрей пожал плечами. — Мы — никто. Семка — обыкновенная дешевая шпана, вовсе не Робин Гуд.

Отец молчал.

Андрей удивился, что он придает этой глупой истории такое значение.

— Мне совершенно все равно, будешь ты за него заступаться или нет, — сказал Андрей. — Если хочешь знать, я не думаю, что твое заступничество вернет Семку на путь истинный. Чушь какая-то! Вырвать брошку, прицепить на кофту своей… девчонке… Идиот! На что замахнулся! И… девчонка эта хороша, если ходила с краденой брошкой! Она же знала, что брошка краденая!