Юрий Козлов - Малый круг

Димыч назначил сбор в половине пятого утра. Было лето. В синем предрассветном сумраке двор по-прежнему не ведал границ. Но уже иначе, чем в детстве. Тогда бесконечным казался мир. Нынче же бесконечной, точнее, непостижимой, казалась собственная жизнь. Никогда по своей воле не выходил он из дома так рано. Это потом главные события его жизни неизменно происходили на рассвете. Но, создавая людей, боги, как известно, позаботились, чтобы они не мучились прошлым, не знали будущего. В беседке тлели огоньки сигарет, точно летели сквозь судьбу трассирующие пули. Все были в сборе.

— Вперед! — скомандовал Димыч. — Дело чистое и верное.

Когда проходили мимо детской площадки, услышали скрип качелей. Девчонка раскачивалась смело, едва не делая «солнышко». Она была в белых тапочках и в каком-то нелепом балахоне с капюшоном.

— Иди сюда! — громко позвала она и вновь ему почему-то подумалось о трубе. — Давненько не виделись, покачайся со мной.

— Сейчас? — пробормотал он. — Вот прямо сейчас?

Все в изумлении уставились на девчонку.

— Я его люблю, — безмятежно объяснила девчонка, — и хочу с ним покачаться на качелях. В этом ведь нет преступления, верно? Вы, ребята, идите.

На ватных ногах он приблизился к качелям, плюхнулся на деревянную дощечку.

— Сейчас посмотришь, как я умею! — волосы девчонки коснулись его лица. Перед глазами заблистали крошечные молнии, он чуть не захлебнулся свежим грозовым воздухом.

Качели взлетели вверх. В человеческом теле не могло быть силы для подобной раскачки, должно быть, девчонка знала какой-то секрет. Сначала площадка, потом дом, потом сама земля остались внизу. До сих пор ему казалось: заснуть на качелях невозможно, но, видимо, это случилось. Когда он проснулся, светило солнце, орали воробьи, к метро бежали ранние пассажиры. Ни Димыча с друзьями, ни девчонки не было. Может, и они приснились?

Вечером к нему пришел следователь. Оказывается, Димыч с ребятами влезли в пустую квартиру на первом этаже. Дежурный милиционер засек их, вызвал по рации машину, всех тут же забрали. В квартире жил отставной капитан второго ранга, который уехал на дачу. Там не было ничего ценного, кроме пары морских кортиков. Следователь допытывался, знал ли он, куда собирался вести их Димыч, и если знал, пытался ли предотвратить преступление, сообщить куда следует? Он отвечал, что ничего не знал, думал, может, погулять по рассветному городу, может, поедут на пляж?

Потом был суд. Димыч исчез со двора. Теперь они опять вольно играли в футбол, и никто не расплющивал о сетку тупую овечью физиономию. Если они выпивали, то уже не в заплеванной беседке и не портвейн с вермутом, а кое-что подороже и не в сугубо мужской компании под рев Димычева магнитофона, а под хорошую музыку и с девушками.

Теперь, проходя мимо детской площадки, он не смотрел на качели. Появилась девушка, которую он целовал в подъезде. После каждого поцелуя она испуганно мотала головой, но сути дела это не меняло.

Однажды, после двухсерийного фильма, они случайно оказались на детской площадке, и он целовал девушку там. В темноте было не разглядеть, мотает она головой или нет. Обычно он пытался давать волю рукам, но девушка с не меньшей настойчивостью тому препятствовала. На детской площадке она вдруг утратила волю и желание сопротивляться. Он растерялся и испугался. Заспешил, засуетился, увлекая ее в глубинную беседку, но странное чувство, что кто-то на них смотрит, заставило обернуться. Так и есть. Скрипели качели. Девушка тоже обернулась, оттолкнула его. Момент был безнадежно и бездарно упущен. Кто-то резко спрыгнул с качелей, пролетел, судя по свисту, порядочное расстояние, приземлился точно в лужу, возле которой они стояли. Взорвался фонтан грязных брызг. Он первым открыл глаза и увидел белое от гнева лицо своей дальней качельной знакомой. На секунду стало светло, словно вспыхнула молния. Потом во тьме раздался странный шорох. Ветер рванулся было, но тут же стих.

— Кто это был? Что это было? — испуганно спросила девушка.

Они вышли под фонарь. Щеки и губы девушки были заляпаны грязью. Но еще больше удивился он, придя домой. Его лицо было совершенно чистым.

…В институт с первого раза он не поступил. Настала пора идти в армию. Его призвали ранним летом, когда день отбирает у ночи призрачные предрассветные часы. На Речном вокзале, откуда их команду отправляли «Метеором» в Ярославль, в голове у него шумело прощальное шампанское, на душе камнем лежали горечь и неизвестность, неизбежные при всяком насильственном расставании с прежней милой жизнью. Из разговора двух прапорщиков, поминутно устраивавших им переклички, он уяснил, что «Метеор» будет только в три часа дня, то есть чуть ли не через одиннадцать часов. Оставив в зале ожидания рюкзак, поручив новому шапочному знакомцу гавкать за него «я!» на перекличках, он выскочил на улицу.

В модной носатой кепке, в телогрейке, в рваных джинсах, в стоптанных кирзачах, с карманами, полными табачного крошева, появился он в родном дворе. Ему оставалось миновать детскую площадку, войти в подъезд, подняться на третий этаж, позвонить в дверь, обнять девушку, которая откроет, — и в загс, во Дворец бракосочетаний — куда угодно, где расписывают! Он слышал, солдатам и матросам дают послабление, женят без испытательного срока. У них в запасе почти одиннадцать часов, неужели не успеют? Пусть даже не получится в загс, лишь бы только увидеть ее! Какая у нее бесконечно милая привычка мотать головой, дескать, не хочу целоваться, и при этом целоваться, целоваться бесконечно…

Проносясь мимо качелей, он услышал тихий смех. Смеялась качельная знакомая, которую он не видел давно и насчет которой уже сомневался: не снилась ли она? В белом плаще, с распущенными волосами, она казалась существом без возраста. Что ж, тем более ему не хотелось тратить на нее время, которого оставалось все меньше.

— Садись, — предложила она, — покачаемся, как раньше.

— Я спешу.

— Знаю, — засмеялась она, — но согласись, если девушка мотает головой, когда целуется, это еще не причина, чтобы нестись к ней в такую рань. Тем более, — взглянула на часы, — вы расстались не так уж давно.

— А вдруг я опять засну на качелях? — он мучительно вглядывался в ее бесцветные глаза.

— Загс ты не проспишь, обещаю.

Он вдруг догадался, почему столь неопределенны ее глаза, В них не билась ответная мысль. В них была пустая ледяная бесконечность, как если бы она все знала наперед и, следовательно, ни в чем не сомневалась.

Он опустился на качели. Нет, все-таки и она повзрослела. Раньше они сидели рядом свободно, теперь касались бедрами.

Качели взметнулись раз — он увидел окна первого этажа, спящего на разложенном диване худого старика с открытым, точно воронка, ртом, с острой седой бородой, нацеленной в потолок. Два — окна второго этажа, ребенка, безмятежно разметавшего ручонки по одеялу. Три — окна девушки, которая мотала головой, когда целовались, которую он хотел до отплытия «Метеора» в Ярославль сделать своей женой. Ее голова покоилась на одном конце подушки. На другом покоилась другая голова — его друга, который стрелял на проводах прощальной бутылкой шампанского, бережно и целомудренно поддерживал его рыдающую подругу за локоть, когда она, слепая от слез, тянула вслед ему, уходящему, руки.