Юрий Козлов - Малый круг

Каждый раз Наташа возвращалась к тому, от чего наивно полагала убежать: удручающему несоответствию между порывами души и действительностью, то есть все к той же собственной неубедительности.

Сделав печальное это открытие, Наташа, естественно, поделилась им с верной Бен-Саулой. «Ну и что? — спросила Бен-Саула, устремив на Наташу взгляд темно-желтых, как раскаленные пески, глаз. — Радуешься, что стала такая умная?» — «Нет, — покачала головой Наташа, — наверное, люди, как игральные карты. Выпало быть шестеркой, хоть тресни, тузом не станешь. Разве правила игры поменять? Да как их поменяешь?» — «А ты не думай об этом, — неожиданно оживилась Бен-Саула, — эти твои мысли от суеты и гордыни. Не жди для себя радостей. Тогда, следовательно, ничто не сумеет тебя огорчить. Живи по законам магов-мудрецов». — «Но что тогда остается магам-мудрецам?» — удивилась Наташа. На сей раз разговор происходил на даче, где третья их подруга — Лахутина — обитала в то лето с архитектором. Домик архитектор соорудил себе приличный. На крыше — между двух остроконечных башенок — оборудовал защищенную от ветра площадку, откуда открывался дивный вид на окрестный лес. Площадка была выдержана в латиноамериканском стиле. Там стояли плетеные стулья и столик. «Магам-мудрецам остается все, весь мир, — охотно ответила Бен-Саула, — кроме тщеславия. Это великое богатство, которое невозможно отнять. Смотри, вон летит чайка. Откуда, кстати, она здесь среди лесов? В ней больше смысла, чем в нашем разговоре». — «Почему же больше?» — удивилась Наташа. «Потому, что полет ее реален, подчинен какой-то, пусть даже ей самой неведомой цели, — объяснила Бен-Саула, — а наш разговор, согласись, абсолютно праздный. Праздность вообще исключительно достояние человека. В природе праздности нет». — «Мне надоела твоя софистика, Саула, — ответила тогда Наташа, — тем более она для тебя лишь средство убить время». — «Не суть важно, что она для меня, — возразила подруга, — но она тебе не надоест никогда. Как никогда не надоест тебе смотреться в зеркало».

«Зеркало, зеркало, — почему-то вспомнила Наташа сейчас, поджидая на теплой скамейке Петра Петровича. — Что угодно можно приписать человеку, а потом снисходительно добавить, это, мол, тебе никогда не надоест, как и смотреться в зеркало. И неизбежно смутится тот, кому такое сказали, потому что никогда еще ни одному человеку в мире не надоело смотреть на себя в зеркало».

Придя к такому в высшей степени странному выводу, Наташа и в самом деле извлекла из сумочки зеркало. «Ну так что же? — спокойно констатировала она. — Пусть мимолетное, выхваченное из суеты изображение, но оно никогда мне не наскучит, хотя бы потому, что я — это я! Но Бен-Саула, кажется, намекала, что, подобно тому как зеркало отражает лицо человека, софистика есть мгновенное отображение ни к чему не обязывающих, случайных мыслей, без руля и без ветрил скитающихся в голове человека? Следовательно, повышенный интерес к собственной личности, по мнению Бен-Саулы, от праздности?»

Наташа подумала, что никогда, словно сказочная девица, не обращалась к зеркалу с вопросом: «…свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи…» Может, потому, что ей не было никакого дела до этой правды. Собственная внешность (хоть это слово и чересчур легковесно, чтобы передать даже сотую долю того, что Наташа в него вкладывала) никогда не подвергалась у нее сравнению ни с чем, потому что внешность эта была единственной, а следовательно, бесценной. Наташа — и здесь вряд ли имеет смысл спорить с ней — совершенно искренне полагала, что второй такой, как она, в мире нет, и этого вполне было достаточно для поведения, которое Бен-Саула классифицировала как «достоинство красавицы». К слову сказать, себя Бен-Саула, возможно безо всяких на то оснований, считала последней представительницей некогда могущественнейшего, а ныне совершенно вымершего племени магов и собственное поведение классифицировала как «достоинство последней представительницы». Всякую классификацию Бен-Саула начинала со слова «достоинство». Если же про кого-то говорила: «Это человек без достоинства» — то сказанное означало: вряд ли вышеупомянутый человек когда-нибудь сумеет завоевать расположение Бен-Саулы.

Глядя в зеркало, Наташа не ведала сомнений. Не то чтобы она не завидовала, скажем, кинозвездам, — в конце концов, не Нарциссом же женского пола была Наташа, — она им завидовала, но равнодушно, то есть для нее все эти кинозвезды существовали как бы в иных световых мирах, про которые лишь известно, что где-то во вселенной они существуют, куда-то там перемещаются, и не более того.

Иногда, впрочем, Наташа думала, зеркало сыграло с ней злую шутку. Когда ей было лет пять или шесть, она поднялась на цыпочки и увидела в зеркале свое лицо, одновременно удивленное и надменное, скорее даже надменное, нежели удивленное, выражающее не только непререкаемое презрение к чему-то, но и свое непонятное право на это презрение. Увидела бегущие по щекам светленькие пышные волосы, коричневые глазки, в которых затаилось странное и необъяснимое для столь юной девочки ожидание, судорожно сжатые, вцепившиеся в край трюмо ладошки. Сначала Наташа не поверила, что это она, таким гордым, а главное, красивым было лицо. Она внезапно поняла, почему всегда так пристально смотрят на нее взрослые. Несколько дней маленькую Наташу преследовало собственное отражение. Кажется, оно даже чудилось ей посреди неба. Словно самую свою суть разглядела Наташа в зеркале. Вот только что это была за суть, она не поняла.

Она, естественно, осознала это позже, когда, став взрослее, пришла к выводу, что красота ее зиждется на сочетаниях для большинства лиц несовместимых, то есть вопреки общепринятым представлениям о гармонии. Например, простонародного, круглого абриса и тонких губ, на которых так, казалось, и застыло навечно неизвестно кем данное право на гордость и непререкаемое презрение. Пышных платиновых волос и ярких коричневых глаз, смешение, заставляющее лишь догадываться об истинном темпераменте. На чередовании постоянно замкнутого, холодновато-отчужденного выражения и простодушной, доверчивой, как бы вынесенной из детства улыбки, предполагающей характер отзывчивый и веселый.

И все же дело было не только во внешних Наташиных данных. Чисто внешними данными отличалась Лахутина — девушка, ничем, кроме них, не обладающая, а потому имеющая куда большие основания претендовать на роль некоего эталона в этой загадочной, полной субъективизма и противоречий области. Наташа под понятием «красота» понимала прежде всего свободу. Какую именно, она объяснить не могла. Свобода, по ее мнению, постигалась не умом и уж тем более не праздными словами, но сердцем. Она считала себя и жизнь свою красивыми, только когда испытывала эту почти невозможную в обыденной жизни свободу. Свободный духом человек всегда красив.