Виктор Устьянцев - Премьера

— Говорят, от бога.

— А может, от соседа? — усмехнулся шофер. — Говорят, артисты большие спецы по этой части. Оно и понятно. На них бабы липнут, что мухи на мед…

Развить эту тему дальше шоферу не удалось: они уже приехали.

Александр Васильевич, взбежав на четвертый этаж, остановился, чтобы перевести дыхание. «Старею, — с горечью отметил он. — Вот и одышка появилась». Он постоял минуты две, но сердце по-прежнему колотилось гулко и часто, опять томительно и сладко заныло в груди. Он понял, что это вовсе не от одышки, и решительно вдавил пальцем кнопку звонка.

Хотя Антонина Владимировна и ждала его, видела, как он вылез из машины, слышала, как хлопнула дверь подъезда, прогрохотали на лестнице его шаги, тем не менее звонок прозвучал неожиданно, как выстрел. Она профессионально умела владеть собой, своими эмоциями на сцене, но сейчас никак не могла справиться с волнением и, прежде чем открыть дверь, с минуту постояла, стараясь дышать глубоко и равномерно, прислушиваясь к себе, ожидая, когда уляжется волнение.

Но Половников позвонил второй раз, теперь уже настойчивее, и Антонина Владимировна тотчас открыла дверь.

— Здравствуйте, — сказал он, глядя поверх нее, должно быть пытаясь угадать, есть ли в квартире еще кто-нибудь. В прихожей было темно, Антонина Владимировна специально не включила свет, чтобы он не сразу мог ее разглядеть и, упаси бог, догадаться о ее волнении.

— Проходите, раздевайтесь, — сказала она. — Кофе пить будете?

— Можно, — согласился он, раздеваясь.

— Проходите вот сюда, — она указала на свою комнату, еще раз бегло оглядывая ее, и, убедившись, что все в порядке, предложила: — Там на столике газета, пока почитайте. Я быстро.

— Я уже прочитал, — сказал Половников и в комнату не пошел, а отправился вслед за Антониной Владимировной в кухню. — Прочитал и не вижу никаких оснований для огорчений, а тем более для паники. Правда, для восторгов — тоже.

— Да ведь эта статья просто оскорбительна! — воскликнула Антонина Владимировна и сбегала в комнату за газетой. — Начнем с названия: «Грибанова — «барабанщица». Пересказывается содержание пьесы Салынского, а о Грибановой — ничего.

— Как это ничего? Целых два абзаца. А другие исполнители только перечислены.

— А что сказано в этих двух абзацах? То, что после Фирсовой играть трудно, это верно. Но дальше-то что? Дальше и надо было честно сказать, что мне удалось, а что не удалось. Я ведь знаю, что мне не все удалось. Но я сама не могу все оценить, наверное, и я что-то в своей игре недооцениваю или переоцениваю, чего-то не замечаю, чему-то не придаю значения. Вот об этом и надо было писать.

Антонина Владимировна нервно металась по кухне, и Половников машинально отметил, что, бегая по этой маленькой кухне, она как-то умудрялась ни за что не задеть, хотя кухонька была заставлена тесно. «Вот что значит уметь владеть пространством сцены, — подумал он и улыбнулся: — Кажется, я уже начинаю осваивать театральную терминологию».

— А чему это вы улыбаетесь? — обиженно спросила Антонина Владимировна.

— Это я просто так… Не обращайте внимания… — И, вспомнив таксиста, неожиданно оправдался им: — Знаете, сюда меня вез тот же таксист, который отвозил нас тогда на репетицию. Просто невероятное совпадение.

Но Антонине Владимировне, видимо, было не до совпадений, даже невероятных, и она по-прежнему запальчиво продолжала:

— Вот он называет мое исполнение роли удачей, и этой общей оценкой всего лишь отделывается, уклоняется от разговора по существу. А мне важна не общая оценка, мне гораздо важнее разобраться, что в этой удаче от моих собственных актерских достоинств, а что, например, от узнаваемости воплощенного характера или что от «похожести» на Фирсову. Пусть бы рецензент меня даже разнес в пух и прах, но профессионально и убедительно, тогда это пошло бы на пользу и мне, и моим партнерам, и всему спектаклю. А он меня вроде бы снисходительно пощадил, сообщив, что «в целом роль удалась Грибановой». Что значит «в целом»? А в частности? Что в частности-то, я вас спрашиваю? — наседала на Половникова Антонина Владимировна с такой горячностью, будто именно он и был автором рецензии.

— Мне трудно судить… — уклончиво ответил Александр Васильевич.

— Ну да, вы спектакля не видели. Но автор-то этой статьи видел и меня и Фирсову в этой роли, он о Фирсовой писал, и кому, как не ему, и сравнить бы!

— А может, и не надо было сравнивать? — возразил Александр Васильевич. — Такие сравнения чреваты субъективизмом и не всегда уместны. Зачем же вас сталкивать лбами?

— Все познается в сравнении.

— Не всегда. Вот у меня был случай…

Александр Васильевич рассказал, как однажды ему заказали для толстого журнала статью об известном художнике-графике. Художник этот оформлял несколько книг Половникова. Александру Васильевичу нравилось, как умно и тонко тот передает не только содержание, а и настроение книги, и он охотно принял предложение. А когда статья появилась в журнале, на Половникова обиделись все остальные художники, оформлявшие его книги. И Александр Васильевич понимал, что их обидело вовсе не то, что он перехвалил художника, нет, они сами считали его лидером в своем клане, изустно и письменно воздавали должное его таланту, статью считали справедливой. Но каждого из них обидело то, что Половников написал статью не о нем.

— Но при чем тут ваша статья о художнике и эта рецензия? — возразила Антонина Владимировна. — Не вижу связи.

— А связь здесь в том, что мы слишком ревниво относимся к оценке труда своих собратьев.

— Господи, да вы же ничего не поняли! — воскликнула Антонина Владимировна. — Разве я пекусь о собственном престиже? Разве я не понимаю, что сыграла хуже, чем Фирсова?

Антонина Владимировна вдруг уткнулась в подвесной шкаф и завсхлипывала. Правда, самих всхлипываний Половников не слышал, но видел, как вздрагивали ее плечи. Он подошел, положил ей ладонь на спину и успокаивающе, и в то же время повелительно произнес:

— Ну ладно! Попробуем разобраться…

— Да что тут разбираться, и так все ясно! — воскликнула Антонина Владимировна все еще нервно, не оборачиваясь, но Александр Васильевич ладонью почувствовал, как она вся насторожилась и, видимо, готова его слушать. И он, опасаясь упустить эту ее готовность, поспешно заговорил:

— Видите ли, я не знаю, как у вас в театре, но у нас в литературе рецензии на книги пишутся в зависимости от того, кому они предназначены. Если — писателю, то в специальных газетах и журналах, скажем, таких, как «Литературное обозрение». Мы его называем «Литературным обозлением», ибо оно не щадит нас профессионально. У вас для этого есть свои журналы «Театр» и «Театральная жизнь». Но есть же и газеты и журналы, которым важнее сообщить читателю или зрителю о том, что вот вышел такой-то спектакль или издана такая-то книга вот о том-то, чтобы привлечь к ним внимание. Тут разные задачи у рецензентов…