Вильям Козлов - Андреевский кавалер

— Ну и шутки у тебя! — неловко засмеялась сестренка.

Тоня могла бы побиться об заклад, что она покраснела.

В поселковом Совете было многолюдно и накурено. Крепкий махорочный дым рыжим лисьим хвостом тянулся к открытой форточке. Растопыренной ладонью к мокрому стеклу прилепился красный кленовый лист. На редкость затянулась в том году осень. Начало декабря, а снег еще ни разу не выпал. В прошлом году в эту пору ребятишки на лыжах катались, а сугробы подпирали заборы. А нынче что? У утреннего мороза не хватает силы лужи льдом сковать, утки еще с озер не улетели. Третий день моросит в Андреевке мелкий дождик, на дороге образовались мутные лужи. Иногда резкие порывы холодного ветра налетали на сосны, и тогда в крышу поселкового Совета дробно ударялись крупные капли, а форточка захлопывалась. Председатель Леонтий Сидорович Никифоров привставал со своего стула и снова распахивал форточку. Он еще днем оповестил актив, что вечером включат электрический свет, вот мужчины и собрались у него. Пока суд да дело, обсудили кое-какие поселковые проблемы: строительство нового детсада, ремонт клуба. Тимашеву поручили перестелить пол в зале — щели такие, что девчонки каблуки обламывают.

Люди курили, негромко разговаривали и время от времени поглядывали на электрическую лампочку, спускавшуюся с потолка на белом витом проводе.

— Снурок-то матерчатый, — пощупав провод, заметил Тимаш. — Побежит по нему электричество, и, чего доброго, сгорит… Не было бы, господа хорошие, пожара?

— Чиркни спичкой — самогон и запылает, а ты литруху облагородишь — и тебе хошь бы что, — сказал осанистый, с бородой, Анисим Дмитриевич Петухов, сидевший в углу на перевязанной шпагатом кипе старых бумаг.

— Как что? — ухмыльнулся его дружок, охотник Петр Васильевич Корнилов. — Не скажи… Нос-то у Тимаша после литрухи красным огнем горит!

— Зато без лектричества завсегда дорогу домой найду, — не остался в долгу Тимаш. — А тебя, Петруня, кажинный раз после сильной пьянки женка с карасиновым фонарем в огороде у вдовушки Пани разыскивает…

В комнате грохнул дружный смех С Тимашевым лучше не связываться — тут же отбреет.

— Когда же лампочка-то загорится? — попытался перевести разговор на другое Петухов, предчувствуя, что сейчас настанет его черед. И не ошибся.

— Хорошо бы в лесу еще энти пузырьки развесить на деревьях, — продолжал Тимаш. — Наши охотнички Анисим и Петруня тогда бы глухарей и тетеревов и ночью стреляли.

Пока дружки-охотники соображали, как бы получше ответить плотнику, дверь распахнулась и в комнату, пригнувшись, чтобы не задеть головой о притолоку, вошел Андрей Иванович Абросимов. Он был в брезентовом плаще, забрызганных грязью яловых сапогах, стряхнул с железнодорожной фуражки капли на порог и повесил ее на штырь деревянной вешалки. В бороде и усах поблескивали капельки, серые глаза смотрели весело.

— На станцию дали свет, — громогласно сообщил он. — Дежурный на радостях аж хряпнул, грёб его шлёп, керосиновую лампу о землю.

— А мы тут покедова вонючими цигарками освещаемся, — ввернул Тимаш.

Месяц назад монтеры закончили в домах электропроводку, а столбы в поселке врыли и натянули провода и того раньше. На воинской базе уже давно светились в кирпичных казармах «лампочки Ильича», как их все называли.

К вечеру, несмотря на дождь, мужчины потянулись в поселковый, женщины вздували самовары, готовили ужин и с любопытством поглядывали на лампочки. Как-то не верилось, что осветится вся изба, не будет больше чада, копоти, керосинового запаха. Все в поселке провели в дома электричество, кроме Совы, та наотрез отказалась. Почему бабка не захотела проводить электричество, она не объясняла, но поселковые кумушки поговаривали, что, дескать, ей будет не с руки вести свои темные колдовские дела, мол, сатана, с которым якобы якшается Сова, яркого света не выносит.

Леонтий Сидорович Никифоров с развернутой газетой в руках сидел у самого окна. Осенние сумерки сгущались быстро, дождевые капли прочертили на стекле извилистые дорожки, председатель щурился, просматривая газету.

— О чем пишут умные люди, Сидорыч? — поинтересовался Тимаш. — Какая-то фашизма в Германии объявилась? Что энта за хреновина такая?

По случаю включения в поселке света Никифоров даже галстук нацепил на шею, толстый узел сбился набок, тесный воротник врезался в шею. Время от времени председатель просовывал палец между воротником и шеей и крутил головой. Он снял очки, оглядел прищуренными глазами присутствующих.

— Не только в Германии, — сказал председатель, — фашизм угнездился и в других странах. Гитлер захватил власть и сулит каждому рабочему хороший заработок и собственный автомобиль, фашисты преследуют ученых, книги жгут, грозят всем войной… Паршивая и опасная штука этот фашизм, товарищ Тимашев.

— Я воевал с германцем в мировую, — сказал Тимаш. — Солдат он справный и воюет сурьёзно. А все ж таки сапогами я в германскую у них разжился — уж до чего и крепкие попались! Недавно окончательно расползлись, а сколько годов я их носил!

— Небось снял с убитого? — поддел Корнилов.

— С живого, — ответил Тимаш. — Взял в плен и разул супостата… Царь-батюшка Николашка чегой-то худо заботился о российском солдате.. Сапог не хватало и винтовок.

— А еще чё пишут? — поинтересовался Анисим Петухов.

Леонтий Сидорович нацепил очки и заглянул в газету.

— Вон какие плакаты несли рабочие на первомайской демонстрации в Берлине: «Германский революционный пролетариат приветствует героический пролетариат СССР!»

— Нас приветствуют, а сами живут по старинке, — заметил Андрей Иванович. — Чего же они революцию, грёб их шлёп, у себя не делают? И вождь у них есть, как это?..

— Эрнст Тельман, — подсказал Никифоров.

— Взяли бы и сковырнули Гитлера, как мы царя-батюшку!

— Как ты его ласково: царь-батюшка! — усмехнулся Петухов. — При государе-то, Андрей Иваныч, ты бы небось сечас всей Андреевкой ворочал?

— Мне и при Советской власти живется хорошо, — сердито глянул на него Абросимов. — А вас, охотничков, давно пора прижать: всю крупную дичь в лесах повывели с Корниловым!

— Быдто ты дичинку по праздникам не ешь? — встрепенулся Петр Васильевич Корнилов.

— Я — по праздникам, а ты с Анисимовым — каждый день, — отрезал Андрей Иванович. — Сколько у тебя копченых кабаньих окороков в подполе на крюках висит?

— Какая теперича охота, — притворно вздохнул Петухов. — Одно баловство.

— Лосятину стало некому сбывать? — напирал задетый за живое Абросимов. — Супронович-то теперь много не дает? По государственной цене, видно, не выгодно?

— Сказанул: лосятину! — поддержал приятеля Корнилов. — Мы лосей уж который год в наших лесах не встречали.