Вильям Козлов - Андреевский кавалер

У Григория Елисеевича тоскливо заныло под ложечкой. Он знал, что лицо его побледнело, хорошо еще, что в ночном сумраке не видно. Когда ему становилось не по себе, появлялась эта ноющая боль вверху живота, и всегда в одном и том же месте. Врачу показаться, что ли? Боль быстро проходила, и он о ней забывал, даже Алене не сказал про это. Каблуком сапога он выдолбил в земле глубокую ямку, пальцы теребили твердый ремень портупеи, глаза неотрывно смотрели на легкую дрожащую тень от куста вереска.

… Он думал, об этом никогда никто не узнает, ведь это их с Аленой тайна. Они договорились не говорить об этом, даже не думать… Когда Алена вдруг стала его избегать, перестала появляться на танцах, он не находил себе места. Он встречал ее с почтовым, когда она возвращалась из Климова домой, молча шел за ней сзади до калитки дома. Она нервно оглядывалась, убыстряла шаг, а однажды, засверкав карими глазами, зло сказала, чтобы он больше не смел за ней ходить, потому что она его… ненавидит! Сказала и тут же расплакалась, стала просить прощения, мол, он тут ни при чем. Однако ничего не объяснила и убежала домой. На следующий день, отпросившись у начальства, он поехал в Климово, там дождался ее у парадной педагогического училища и, властно, взяв под руку, увел на пустынный берег большого Климовского озера. Там в беседке у самой воды, откуда открывался холмистый берег с березовой рощей, обливаясь слезами, Алена поведала ему свою печальную историю. Обманул ее Лев Михайлович Рыбин. Она в положении, а у него в Ленинграде жена и сын, и жениться он на Алене никак не может. А тут еще экзамены. В общем, время упущено, и она, Алена, ждет ребенка…

Ее слова падали тяжелыми камнями. Было мгновение, когда он хотел встать и уйти… Уйти навсегда. Он посмотрел на тоненькую, растерявшуюся от беды девушку и понял, что ему не уйти. Он будет неотступно думать о ней, страдать и мучиться… В этот день па берегу Климовского озера Дерюгин окончательно убедился, что он однолюб. Если уж полюбил однажды, так на всю жизнь. И что делать, если его любовь не такая безмятежная, как у других? Здесь же, в беседке, он поклялся себе, что никогда не упрекнет эту дорогую ему девушку, теперь уже женщину, в том, что с ней произошло, иначе не будет жизни ни ей, ни ему. Ее ребенок теперь будет и его ребенком.

Дальше события развивались стремительно. Он разыскал Рыбина, разговор с ним занял менее десяти минут. А вскоре смазливый преподаватель подал директору заявление об увольнении — как раз перед летними каникулами — и навсегда, как думал Дерюгин, исчез из их с Аленой жизни. А еще через неделю, в троицу, была сыграна пышная свадьба. И уже мало кому пришло на ум, что молодая жена родила девочку не через положенные девять месяцев после свадьбы, а намного раньше. Случалось такое в Андреевке и прежде. А через год Алена родила вторую дочь — Надю.

Дерюгины жили очень дружно, Григорий Елисеевич не чаял души в своей Аленушке, не мог нарадоваться на дочерей. Пожалуй, никто из Абросимовых и не подозревал, что у Нины и Нади разные отцы. Разве что тихая и мудрая Ефимья Андреевна, которая все видела, но умела молчать. И вот теперь Кузнецов…

— Ты и это знаешь? — после продолжительной паузы с трудом выдавил из себя Дерюгин.

— Морду-то хоть набил этому… патлатому? — поинтересовался Иван Васильевич.

— Он не знает про… Нину, — проговорил Григорий Елисеевич, — Нина и Надя — мои дочери.

— Вот ты упрекнул меня, что я плохой родственник, — сказал Иван Васильевич. — Ты думаешь, поговорил с Рыбиным, и он послушался тебя и уехал из Климова? Мол, живи спокойно, майор, и любуйся на свою милую женушку?

— Ты ему… посоветовал? — бросил на него быстрый взгляд Григорий Елисеевич.

— Дрянной он человечишко, — сказал Иван Васильевич. — Об него и руки-то марать противно.

— Ну его к черту, — помрачнел Дерюгин. — Нина тоже никогда не узнает про него. У нее один отец — это я.

— В жизни всякое бывает… — туманно заметил Кузнецов, стряхивая пепел с папиросы.

— Дай и мне? — протянул руку Григорий Елисеевич. Неумело затянулся, поперхнулся и закашлялся.

— Ты уж лучше не кури, — усмехнулся Кузнецов.

Меж стволов зашарил желтоватый луч, заблестели в лучах фар булыжники, послышался шум мотора. Ослепив их, мимо тяжело прогрохотал грузовик. Они слышали, как он подкатил к железным воротам проходной, посигналил, высокие, сваренные из металлических труб двустворчатые ворота со звездами посередине распахнулись.

— Я думал, про это никто не знает, — сказал Григорий Елисеевич, затаптывая окурок. Чувствуя во рту горечь, он удивлялся себе: какого черта взял в рот вонючую папиросу? Никогда ведь не курил.

— Мы с Тоней поругались, — сказал Иван Васильевич. — Я ей сказал, что надолго уезжаю в служебную командировку…

— Туда? — подавшись вперед, спросил Григорий Елисеевич и даже неопределенно мотнул головой в сторону леса.

— Говорит, нашел другую, к ней и уезжаешь, — будто не слыша его, продолжал Кузнецов. — Я не могу ведь сказать ей всю правду.

— Я тебе завидую, — вздохнул Григорий Елисеевич. — Я ведь тоже подавал по начальству рапорт.

— Не завидуй, Гриша, там ведь можно и голову сложить. А у тебя любимая жена, две прелестные дочки.

— Можно подумать, что ты свободен!

— Разные мы с тобой, Гриша… Знаешь, о чем я сейчас думаю? Гитлер вот-вот сожрет всю Европу. И что тогда? Мы единственные, кто встанет на его пути к мировому господству! А он ведь спит и видит себя властелином мира. Нападет на нас или нет? Быть войне или миру? Я не верю в мир с фашистами.

— Мы с тобой солдаты, — заметил Дерюгин. — Отдадут приказ — и в бой.

— Счастливый ты человек, Гриша! — улыбнулся Кузнецов. — У тебя нет никаких сомнений, тебе всегда все ясно.

— Когда едешь?

— Завтра в полдень улетаю с военного аэродрома.

— Ты ведь Тоню и детей не увидишь? — воскликнул Дерюгин. — Возвращайся сейчас же в Андреевку!

— Мы уже попрощались… — усмехнулся Иван Васильевич. — Ты же знаешь Тоню: если что вобьет себе а голову — не переубедишь!

— Какие тут могут быть обиды? — горячо возразил Григорий Елисеевич. — Тебя ведь могут…

— Я вернусь, Гриша, — беспечно заметил Кузнецов. — Мне цыганка нагадала до семидесяти пяти лет жить, иметь три жены и шесть детишек! Тоня тебя очень уважает, говорит, мол, младшей сестренке здорово повезло!

— Ты ведь знаешь, как Тоня тебя любит.

— Любит… — Он вдруг резко повернулся к Дерюгину. — Только меня эта любовь давит, мучает! Не верит она мне, Гриша! Ни в большом, ни в малом. А если нет веры, то какой смысл в ее любви?.. Не могу я всем правду говорить! Не имею права! Уж жена-то это могла бы понять.

— Ты там поосторожнее, Ваня, — сказал Дерюгин. — Не лезь на рожон.