Вильям Козлов - Андреевский кавалер

Шмелев с нетерпением ждал начала войны. Наконец-то он поверил, что она вот-вот грянет… Он торопил Чибисова, готов был сам возглавить диверсионную группу. Почему бы не устроить на железной дороге крушение поездов? Или не рвануть толом какой-нибудь цех на базе? Чем решительнее становился Григорий Борисович, тем большую осторожность проявлял Чибисов.

— Никакой самодеятельности, — осаживал он Шмелева. — Не хватало еще нам перед самой войной попасться. И наши шефы велят пока затаиться.

— Руки чешутся! — вздыхал Шмелев. — Застоялся как конь в конюшне…

— Скоро дел будет невпроворот, — ухмылялся Чибисов. — Не торопитесь наперед батьки в пекло.

Сам он на время затих, спрятал от греха подальше портсигар с фотоаппаратом, тем более что снял все, что можно было снять, и через Лепкова переправил в Германию. Оттуда радировали удовлетворение чистой работой Чибисова и Шмелева, снова предупреждали об осторожности и готовности к боевым действиям.

Сегодня была назначена радиосвязь. Рация установлена в сарае, который Чибисов переоборудовал под конюшню. Сарай стоял на отшибе, когда-то Сова там держала борова, но вот уже несколько лет нового не заводила. В углу были навалены связки дранки. Там Константин Петрович и прятал рацию. Других построек вблизи не было. Чибисов привез туда воз сена, бабке сказал, что в избе, мол, душно, будет спать в сарае.

На дверях красовался замок, и Шмелев сразу направился к сараю. Он еще не успел поднять руку, чтобы постучать в дверь, как она немного приоткрылась и Константин Петрович, не скрывая раздражения, спросил:

— Зачем вы пришли?

Однако посторонился, пропуская в полутемное просторное помещение, где пахло конским навозом. Рацию он, по-видимому, успел спрятать. На сене валялось скомканное ватное, из разноцветных лоскутьев одеяло.

— Ты никак спал? — огляделся Шмелев, привыкая к темноте.

— Вам не следует сюда приходить, — заметил Чибисов, все еще неприязненно глядя на Григория Борисовича. Карман его штанов оттопыривал пистолет.

— Не сидится мне, Константин Петрович, на месте, — улыбнулся Шмелев. — Что нового? Да не гляди ты на меня волком! Никто не видел, как я сюда пошел…

— Новостей уйма, — присаживаясь на пачку дранки, сказал Чибисов. — Двадцать первого состоится большой парад. Действуйте согласно последней инструкции…

— Слава богу, — перекрестился Григорий Борисович. Он тоже уселся. — Сегодня у нас девятнадцатое… Послезавтра!

— В ночь на двадцать второе. Две зеленые и одна красная ракеты для «юнкерсов»… Кто даст сигнал?

Чибисов сказал это спокойным голосом, но Григорий Борисович отлично понимал: вот он, тот самый момент, когда Шмелев должен решить судьбу одного из них… Он не знал, сколько на складах взрывчатки, авиабомб, снарядов. Но можно было предположить, что если бомба угодит в главный склад, то от самой базы и Андреевки ничего не останется, чего уж тут говорить о человеке, который подаст сигнал самолетам… Это верный покойник…

— Двадцать второго июня вы поедете в самый дальний наш пункт за молоком, — ровным голосом заговорил Григорий Борисович. — Советую вам заночевать в Леонтьеве. А можете бросить лошадь и уехать еще дальше.

— Спасибо, — улыбнулся Чибисов и с немым вопросом уставился на шефа: кто же пойдет с ракетницей в бор?

— Сигнал подаст Маслов, — сказал Шмелев и заметил, как в глазах Чибисова мелькнула усмешка.

— Может, вы считаете, что такое ответственное задание должен выполнить кто-либо из нас? — испытующе посмотрел на него Шмелев.

— Мы с вами, Григорий Борисович, стоим подороже рядового диверсанта, — невозмутимо ответил Константин Петрович. — И рисковать жизнью из-за одной, пусть даже серьезной акции было бы донкихотством.

— Я тоже так думаю, — удовлетворенно кивнул Шмелев. О скрытой усмешке коллеги он постарался тут же забыть.

— Считаю, что и вы должны выехать в районный центр или даже в область по делам службы, — продолжал Чибисов. — Пусть здесь все произойдет в наше отсутствие. Это ведь только начало, а нам с вами работать и работать!..

— Ладно, — сказал Григорий Борисович, а про себя еще раз подумал, что радист далеко не так прост, как хочет казаться. Не только в своем ремесле, но и в дипломатии великолепно разбирается…

И лишь вернувшись на молокозавод и очутившись в своем кабинете на втором этаже, Григорий Борисович вспомнил про жену и сына. Куда их деть из этого пекла? Супроновичи… Черт возьми, все оказывается не так просто. Это Чибисову хорошо, сел на телегу с пустыми билонами и погнал своего одра подальше…

И потом, если все они сразу покинут Андреевку, то не будет ли это подозрительным?.. После долгих размышлений Григорий Борисович решил предупредить лишь Леонида Супроновича — этот еще может пригодиться в новой жизни, а старик Яков Ильич… он теперь больше думает о своих болезнях, чем о больших переменах… В область он, Шмелев, — не поедет, а вот в отпуск можно оформиться хоть завтра. Вместе с женой и сыном выедут в Ленинград… Ну а начнется война, вернется в Андреевку — полюбоваться на руины.

Так решив, Шмелев стал немедленно действовать: позвонил насчет отпуска своему непосредственному начальству — никаких возражений не было. Вечером объявил жене, что завтра ночным выезжают в Ленинград. Александра, конечно, всполошилась, мол, покос в самом разгаре, как она бросит хозяйство… Григорий Борисович проявил железную твердость, и Александра побежала к матери договариваться, чтобы та, пока они будут в Питере, присмотрела за хозяйством. Ночью без особого нажима, тактично Григорий Борисович убедил ее, что Павла с собой брать не следует: он дни напролет проводит у Абросимовых, как-никак приехал родной отец…

— Ты ему отец! — взорвалась было Александра, но он тут же охладил ее, заметив, что не их вина, что Павел все помнит. Хотя Шмелев и усыновил его, а в школе он записался Абросимовым, да и в поселке все называют его Павлом Абросимовым…

Жена замолчала, и Григорий Борисович с легким сердцем уснул, как человек, который сделал все возможное в этой исключительно редкостной ситуации. И как ни распирало его желание сообщить жене, что через два дня начнется война, он сдержал себя, но уже одно то, что он знает такое, чего не знает никто в Андреевке, да, пожалуй, не в одной Андреевке… наполняло его чувством превосходства над всеми. Наверное, со времени службы в Тверском жандармском управлении он еще никогда так остро не чувствовал свою значимость и силу. Его ничуть не волновала судьба обреченных односельчан, с которыми почти два десятка лет он прожил бок о бок. Нет, никогда он не вспомнит о них, так же как и о чужом настороженном мальчишке, который жил с ним в одном доме.