Сара Бергман - Парадиз

И надолго прикипел взглядом, застыв в неловкой позе, держась за сухой, колкий кустарник. Глядя, как в дальнем-далеке растворяется в мареве белой пены золотистая марь ее тела.

Теплые белые волны целовали и ласкали кончики ее пальцев, тонкие игривые щиколотки, узкие голени, ломкие колени. Сладостную узость, негу и манкость ее бедер, нежную падь лобка, трепет солнечного живота, теплоту сосков. Соленая пена нежила золотую тенету веснушчатой груди, дрожную тонкую шею, трепетность игривых губ, сливаясь с золотом страстных, как сама любовь, волос… превращая ее в маленькую точку, горькую сладость морской соли. Сливаясь в свете бьющих в глаза солнечных лучей с белоснежной пеной.

— Ну, ты идешь? — задыхаясь от духоты, сварливо окликнул его Пашка, уже успевший одолеть тягун и подставивший едва приметному ветру взмыленную шею.

Дебольский сморгнул, тяжело выдохнул и отвел взгляд. Оставив там, на берегу, соленое пенное золото.

То, что блистательной Зарайской было угодно именовать городом, на самом деле оказалось простым поселком. Не нашлось окрест никакого города. А поселок этот Дебольский помнил еще с молодости, тогда они тоже ездили сюда за продуктами, иногда, как сейчас, ловя попутку, иногда прося подкинуть рыбаков — добродушные мужики всегда соглашались.

Селение было бедным, грязным и пыльным. Сколько ни старался, Дебольский даже не мог вспомнить его названия. Вот и сейчас проехали мимо шильды на дороге, он обратил внимание. Прочитал — а через минуту оно уже напрочь вылетело из его сознания.

Время тут будто застыло, и именно таким Дебольский и помнил этот поселок, словно за столько лет ничего не изменилось. Даже люди, казалось, были те же. Рознично-тетошная торговля, в томительном ожидании пролетающих мимо дальнобоев. Пыль, скука да редко забредшие туристы. Из тех, кто, как они в детстве, отдыхают дикарями и больше пары тысяч в кармане не держат.

Впрочем, они покупать что-то тоже не спешили. Бродили по единственной, но длинной, пустынной в знойный час улице. Присматривались к веренице столов, выставленных вдоль трассы, уставленных нехитрым крымским набором: огородными овощами, первыми ягодами, почему-то истошными надувными кругами и мячами. Круглыми прошлогодними тыквами.

Но ничего этого им было не нужно. Вряд ли, кстати, Зарайская смогла бы найти тут роскошный выбор пирожных, к которому привыкла в комфортабельном кафе «Лотоса».

Солнце медленно поднялось в зенит. Виски жарко ломило, рубашки промокли и тяжело удушливо запахли. Покупать тут особо было нечего. По правде говоря, Дебольский предпочел бы уже поехать назад. Окунуться в море. Поесть можно было и рыбы — купить у тех же рыбаков или обойтись захваченным с собой.

— Жарко, — подтвердил его мысли Свиристельский, запрокинул к небу голову, сощурил глаза, будто надеялся увидеть там ненаночную тучу. Кожа его уже подернулась ровным бронзовым загаром, как это бывает у природно смуглых людей. Но вместо того чтобы повернуть обратно, хмыкнул и неожиданно предложил: — Пошли-ка, выпьем.

Странное было предложение: пить, в такую жару? Намного лучше было бы поймать попутку и ехать обратно.

Впрочем, возражать Дебольский не стал. Поднимая подошвами белесую легко-вьющуюся пыль, они дошли до кафе. Благо его как раз искать было не надо. На крошечный поселок имелось три заведения — все в расчете на шоферню.

Им почему-то попалось самое убогое, хотя чуть дальше дыбился вполне современный комплекс, с гостиницей. Душевой, наверняка приличным кафе. Но это было ближе, а тащиться туда оказалось лень.

Старенькое здание с распахнутыми настежь окнами и свисающими с потолка плетенками липучек от мух, похоже, не менялось уже лет тридцать.

Столы приветом из какого-то махрового совка были застелены прорезанными клеенками. Правда, новыми и еще ядрено пахнущими резиной. Дебольский глянул на липкую поверхность плохо вытертого стола, на которой гостеприимно примостились пластиковые грибы солонки и перечницы, уже с вывороченными верхушками, и полупустая, зато густо заляпанная, почти непрозрачная бутылка вонючего уксуса.

— Да не ждет она нас. — Усмехнулся над ухом голос Свиристельского. — Не для того выпроваживала.

Дебольский обернулся, но тот уже отодвинул стул, вроде бы садясь. Впрочем, с полдороги передумал — поднялся, так и не коснувшись джинсовым задом дешевого пластика шаткого сиденья:

— Пойду сначала выпить возьму.

И в самом деле — Дебольский поначалу не был уверен, что тот всерьез, — пошел к прилавку. Купил там пива, почему-то сразу две бутылки дешевой водки. И никакой закуски. Обняв руками и прижав к животу, так и принес, защемив стаканы между пальцами, не взяв подноса. С надсадным звоном выпростал на стол. И, не поднимая головы, как-то нервно сказал:

— Выпить точно надо, — невнятный, сильно неестественный смех разбавил его и без того взвинченный голос. — Что-то я нервничаю, — подтвердил Пашка, поднял смеющиеся глаза и потер руки.

А говорил тем нервозным, делано тонковатым голосом, какой бывает иногда у людей, которым не вполне хватает самообладания. Дебольский это увидел, не понял только причины. А потому нахмурился, поднял голову и снова столкнулся со взглядом Свиристельского. Нервно взведенным, веселым и почему-то насмешливым. Он все еще стоял над уже сидящим Дебольским и будто свысока удивленно смеялся:

— Так ты что, Санек, ничего не понимаешь? — спросил он. И снисходительно-дружески добавил: — Ну ничего, я тебе сейчас объясню. Вот только, — крякнув, сел и пластиковый стул жалобно скрипнул под его сильным телом, — выпью сначала. — Он снова потер руки, и с излишней поспешностью потянулся к бутылке водки, бросил короткий смешок, уже булькая в стакан.

Сначала себе. Потом Дебольскому.

— Ну а мне-то что нервничать? — принялся он рассуждать сам с собой и поднял светло-серые, смеющиеся глаза. В которых стояло выражение какого-то заполошного веселья. — Мне, — и он, не чокаясь, не ожидая, не прося компании, опрокинул в горло сразу полстакана тепловатой дерьмовой, наверняка паленой водки. На мгновение поморщился, будто на глазах выступили слезы, но, кажется, даже не задумался о закуске. Тут же принялся наливать еще. И в тот же стакан добавлять пиво. Плохое пиво в плохую водку. — Мне нервничать — смысла нет. У меня, — и он со злой демонстративной уверенностью, сминающей катком сомнения, посмотрел Дебольскому в глаза, — все прекрасно. Мне в моей жизни хорошо, — и неожиданно выщерив отличные белые зубы, почти ненавидяще добавил: — Хо-ро-шо, слышишь? Мне в моей жизни уютно! А она…

Он посмотрел мутным густобровым взглядом на стакан. На мгновение задержал его в кулаке и махом осушил.