Андрус Кивиряхк - Ноябрь, или Гуменщик

— Еще чего! — вскричал барон. — Да чтоб я принял зерно от какого-то посконного рыла! Ты что, за побирушку меня держишь? Если у меня в амбаре пусто, я куплю зерно, а не стану просить у тебя, сукина сына, подачки! Немедленно убирайся отсюда со своими мешками!

— О, господин барон! — заныл амбарщик, упал на колени и пополз по грязи к барону. — Смилостивьтесь, примите мое зерно!

— Нет! — рявкнул барон. — Если ты сейчас же не уберешься, я велю выпороть тебя на конюшне!

Амбарщик сделал вид, будто страшно перепугался, всхлипывая, взобрался на телегу и медленно, словно против воли, двинулся с возом зерна в сторону своего дома. Но едва скрывшись из поля зрения барона, тотчас расправил спину, хитро ухмыльнулся и затянул бодрую песню. С важным видом, что твой король, ехал он домой с полной телегой ворованного зерна.

Но прежде чем амбарщик достиг перекрестка, где надо было свернуть домой, повстречался он с другой телегой. Амбарщик узнал лошадь кубьяса, но самого кубьяса видно не было.

— Удивительное дело, лошадь одна идет! — пробормотал амбарщик, и у него тотчас возникла мысль увести как лошадь, так и телегу. Поэтому он слез со своего воза, остановил лошадь кубьяса и полюбопытствовал, что же она везет.

В телеге лежал мертвый кубьяс со свернутой шеей.

У амбарщика мороз по коже продрал. Но он не стал терять времени даром, вскочил на телегу кубьяса и хлестнул лошадь.

Лошадь заржала и пустилась рысью, амбарщик твердой рукой направил ее к избе гуменщика, рассчитывая найти там помощь.

Его собственная телега, нагруженная мешками с зерном, осталась стоять на обочине. Из зарослей вышли Имби и Эрни с вытаращенными от волнения глазами. Каждый из них взвалил на спину по тяжеленному мешку зерна и, покачиваясь и оскальзываясь на мокрой дороге, потащился домой.

Снова стал накрапывать дождь — холодный и мерзкий.

Гуменщик сидел возле очага и попыхивал трубкой.

Тело кубьяса уже обмыли и положили в гроб. Похороны назначили на завтра.

Только вчера гуменщик похоронил знахарку. Завтра опять предстоял путь на кладбище.

Гуменщик сосредоточенно уставился на огонь. Он обвел вокруг пальца чуму, саму смерть он нередко водил за нос, несчетное число раз обманывал Старого Нечистого и всякую прочую нечисть. Теперь же за считанные дни ушли в мир иной его добрый друг и подруга молодости. Оба умерли нехорошей смертью — души их прямиком отправились в ад. И он, гуменщик, не смог им помочь.

— Ваше племя в наказание человечьему роду создано! — сказал он своему домовику, старине езепу, который тоже устроился возле очага погреть кости, сделанные из черенка метлы. — Вы только о том и думаете, как бы вцепиться человеку в горло. Старый Нечистый впереди и мелкая нечисть туда же!

— Сами виноваты! — отрезал домовик. — Вольно вам с нечистью дело иметь! Люди сами виноваты! Думают, что хитрее всех на свете, обманывают нас почем зря, а когда жадность вконец одолевает вас, вы остаетесь в дураках.

— Да, и впрямь не стоит иметь с вами дела, — согласился гуменщик. — Подлые вы прохвосты. В самый раз всех вас запалить и сжечь.

— Сами вы нас мастерите! — фыркнул в ответ старый домовик. — Думаешь, легкая у нас доля? Мне один знакомый сосун рассказывал — его каждый день гоняли за молоком. Только утром встанет — так сразу же надо отправляться в деревню отсасывать у коров молоко и потом сблевывать его в хозяйскую миску. Это-то что, ни один сосун работы не боится, делал, что велено, отсасывал и сблевывал, но однажды ребятишки нашли его дерьмо и смеха ради сунули в него рябиновую палочку. Сосуна и заклинило — молока-то он насосался, а выблевать его не может, хоть ты тресни! Хозяин ругается на чем свет стоит и дубинкой его охаживает, мол, где молоко, да где молоко! Молоко у него в животе прокисло, пованивать стало, а никак от него не избавиться. Стало сосуна пучить, мается бедняга...

— Замолкни! — крикнул гуменщик. — У меня тут друг в гробу лежит, которому твой хозяин шею свернул, а ты мне про какого-то дрянного сосуна рассказываешь! Заткнись!

— Вот-вот, домовики да сосуны со своими заботами вас не интересуют, — проворчал домовик. — Они только горбатиться на вас должны, а когда они за свой труд справедливой платы требуют — душу, как уговор был, так они же еще и виноваты! Жулики вы! Воруете у барона, друг у дружки воруете и нечистую силу обворовываете, а как платить — так никогда не желаете.

— Да нечем нам платить, — отвечал гуменщик. — Только наворованное и есть. Да еще жизнь, которая и так висит на паутинке. В лесу полно волков да леших, хвори прячутся в зарослях, всякий миг чума может заявиться, барин распоряжается, как ему вздумается. Наша жизнь тоже все равно что украдена, и что ни день, то надо смотреть, какими хитростями да уловками урвать ее, чтобы протянуть до завтрашнего дня. Если мы станем по-честному платить за все, что с нами будет? Да не станет нас, и тебя не станет, езеп, потому что кто еще стал бы выторговывать у Старого Нечистого, чтобы он вдохнул душу в старые веники да метлы? Другие катались бы себе на лодках по реке при свете факелов, играли бы на всяких инструментах и пели своим дамам песни, сражались бы между делом, скакали на лошадях и гибли героями, и о них слагали бы песни и в камне высекали бы их лики.

— Что за чушь ты несешь? — удивился домовик. — Где ты таких глупостей наслушался?

— Один снежный домовик рассказывал, — ответил гуменщик. — Он получил душу благодаря Хансу, который смастерил его для того, чтобы снежный домовик пособил ему в краже. А тот горазд оказался только рассказывать о жизни в далеких странах. Он рассказывал о людях, которые никогда не мастерят себе домовиков, так что при них он может быть только бессловесной водой, бессмысленно булькающей в колодце. А здесь ему дали жизнь. Вы должны быть нам благодарны.

— Считаешь, что лучше быть домовиком, чем старой метлой? — спросил езеп насмешливо.

— Да, считаю, — ответил гуменщик. — И лучше быть вором, который и жив-то только благодаря воровству, чем честным плательщиком. Вон, и Ханс, и Минна расплатились. Хорошо им теперь?

— Когда-нибудь узнаешь! — рассмеялся домовик езеп. — Когда-нибудь и тебе придется выложить свое состояние.

— Не трави душу, домовик! — сказал гуменщик. — Я это и без тебя прекрасно знаю.

На какое-то время дождь перестал, и, воспользовавшись этим, люди торопились принести из колодца воды в дом. Многие оскальзывались в грязи, не одно ведро при этом опрокинулось. Тогда люди ругмя ругались, и Старый Черт в аду, навострив свои свинячьи уши, прислушивался, однако выходить не стал, потому что очень уж мерзкая была погода.

О смерти кубьяса Лийна узнала рано утром. Рейн Коростель просунул голову в дверь и сообщил: