Моника Летч - Год со Штроблом

— Вы что, с ума посходили? — спросила Норма. — Одному хочется, чтобы я работала по воскресеньям, другому — чтобы я была у него на побегушках. Когда я пришла сюда, мы ни о чем таком не договаривались!

— Ну, ну, не ершись, — сказал Шютц. — Или что-нибудь опять стряслось?

— Нет, ничего, — зло отрезала Норма.

Но все-таки записала все, о чем просил Герд. Зазвонил телефон, она с недовольным видом схватила трубку и вдруг просияла — на другом конце провода Уве!

— Как это ты вычислил наш номер телефона? — крикнула в трубку Норма. — Ты просто фокусник!

— Спроси его, успел ли он за это время жениться? Или, может, его уже назначили министром? — подсказал Норме Шютц.

— Он говорит, выбор невест богатый, но время терпит. А министр у них в расцвете сил, придется набраться терпения, — рассмеялась Норма.

— Тогда за чем же дело стало? — Шютц вырвал у Нормы трубку из рук. — Приезжай, отдохни на море!

А Уве возьми и скажи, что как раз и собирается заглянуть к ним, может быть, даже на этой неделе. «Что, довольны?» — и положил трубку.

— Вот и пойми его, — сказал Шютц Норме немного погодя.

Та убрала руки с клавиатуры и вопросительно посмотрела на брата.

— Нет, каков? — сказал Шютц. — То на глаза не показывается, а если и да — то с блицвизитом, как транзитный пассажир, между посадкой самолета и отлетом! В чем он велик, так это в телефонных разговорах, и то от звонка до звонка проходит целая вечность. А тут говоришь ему: «Приезжай!» — и он тут как тут?

— А что, я его вполне понимаю, — сказала Норма. — Он у нас такой.

Вечером Шютц сидел у костра, обхватив ладонями колени, и был несказанно рад, что не нужно ни речей произносить, ни организовывать. Сиди себе, отдыхай.

Карл Цейсс, сидевший где-то рядом, меланхолично пощипывал струны гитары.

— А такую мелодию знаешь, Герд? — он вдруг пересел поближе к Шютцу, взял несколько аккордов и негромко, тоненьким голосом запел.

— Мне нравится, — кивнул Шютц. — Сам сочинил?

— Тоже скажешь «сам», — замотал головой Карл Цейсс. — Это последний шлягер группы «Смоуки».

— Я подумал, что это ты у нас такой мастак, — пошутил Шютц и подумал: «Ни группы «Смоуки» я не знаю, ни ее последних шлягеров. Надо бы мне поднахвататься новинок джаза, не то молодняк вроде Карла Цейсса переведет меня, чего доброго, в разряд старичков — любителей оперетты».

Сильный порыв ветра, от которого они пытались укрыться за «крепостным валом» из сухих водорослей, раздул пламя костра. На мгновение Шютц увидел отблески языков пламени на лицах Штробла, Веры и пристроившейся поблизости к ним Нормы.

— Вот так же я впервые сидела у костра с отцом, — сказала Вера, наблюдая, как огоньки ползут по веткам, которые подложил Штробл. — Я тогда была маленькой девочкой, как сейчас моя Олечка. Вокруг была непроглядная темень, а из степи в нашу сторону тянулся туман.

Норма прислушивалась, время от времени подбрасывая в огонь сухие сучья.

— Мы в тот день собирали грибы, долго-долго, — рассказывала Вера. — Мой папа — заядлый грибник, это все его друзья знают. Может быть, он приедет. Будет тогда жалеть, что для грибов еще не время.

— Приедет? Сюда? — спросил Штробл.

— С правительственной комиссией, — кивнула Вера. — Может быть. Он у меня потомственный рабочий. В двенадцать лет уже работал на ткацкой фабрике. А в шестнадцать воевал против Колчака, в коннице. Когда у него гостит Олечка, ему приходится без конца рассказывать ей о тех временах. Она, вообще-то, непоседа, верткая как юла. А с дедушкой готова сидеть часами и слушать, слушать.

— Расскажи еще об отце, — попросил Штробл.

— Еще? — она подперла голову ладонями, взглянула на него со стороны. — Отец у меня хороший. Его уважают, советуются с ним. Да, часто приходят за советом. А когда уходят, у них такое ощущение, будто это не он им что-то посоветовал, а они сами нашли ответ на свои вопросы.

— Еще! — потребовал Штробл.

— Если он приедет с комиссией, он здесь отпразднует свой день рождения, — сказала она, и ее черные, чуть раскосые глаза потеплели. — Ему исполнится семьдесят, хотя никто ему его лет не дает. Отовсюду придут поздравления, особенно из АЭС. Он многие из них проектировал. После гражданской партия послала его на учебу, в энергетический институт. Отец в Москву приехал в кавалерийской шинели, в буденовке, да… До войны в нашей семье родилось четверо детей, а я, младшая, родилась уже после войны. И папа сказал тогда: «Это мой лучший проект!»

— И он прав! — воскликнул Штробл.

— О, нет, — покачала головой Вера, отстраняясь от костра. — Конечно, нет, он просто пошутил. Но меня он любит. И я тоже очень люблю его.

На небе собирались тучи. Со стороны залива доносился неумолчный гул прибоя. А над стройкой небо светлое, видно, как слегка клонятся в сторону черные верхушки сосен.

— Вера, спойте, пожалуйста, — попросил Эрлих.

Первой затянула песню Зинаида, которая приподнялась, опершись о плечо Саши. Ее высокий, несколько хрипловатый голос поначалу дрожал, но постепенно окреп, и тут его подхватил низкий, приятный голос Веры, за ней вступили и Юрий с Володей. Верховой ветер попытался заглушить своим шипением их песню, но не тут-то было, друзья уже вошли во вкус.

Шютц думал: «Вот собрались мы у костра, нам тепло и хорошо, но как же далеко отсюда живут люди, о которых думают Вера и Юрий, Володя, Зинаида и которых они любят! Не сотни, а тысячи километров пролегли до тех мест, где гудит сейчас ветер над полями или пылает над тайгой огненный диск солнца. Чтобы представить, как тесно все они связаны, хорошо бы взлететь высоко-высоко, туда, где тучи быстро бегут мимо мерцающих звезд, и поглядеть оттуда вниз. Вот именно, — думал Шютц, — с такой точки обзора многие проблемы, от которых голова кругом идет, покажутся пустячными».

Он повернулся к Эрлиху, объяснил, что сейчас чувствует. Тот ответил ему не сразу.

— В такой попытке есть свой резон. Но тогда я увижу сверху, как близко от нас находятся наши западные соседи. Граница — это такая тоненькая черточка, что с верхотуры ее и не заметишь. А кипящие котлы в Африке, в Юго-Восточной Азии — они тоже окажутся совсем рядом. Не-ет, Шютц, большие расстояния тоже имеют свои преимущества! Давай доверимся нашему испытанному земному взгляду, даже если мы иногда за деревьями и не видим леса.

По кругу пошла бутылка водки. Кто-то сунул прямо под нос Шютцу кусок жареной колбасы, он ловко снял его с шампура.

— Знаете что, — воскликнул Шютц минут пять спустя. — А ну-ка, споемте все вместе песню о «лебервуршт»! Я запеваю: «Солдатушки, браво ребятушки!..» — и он подмигнул Юрию: — Видишь, я ее уже пою по-русски!

В этот день умер Герберт Гаупт. Они получили телеграмму с известием о его кончине утром, и Штробл, побледневший и посуровевший, тихо проговорил: