Ирма Грушевицкая - Вызов (дилогия)

— У меня не было случая поздравить вас с рождением сына. Представляю, как вы с Диланом счастливы.

Лора сказала это с улыбкой, но чуточку официально. Слова благодарности почти сорвались с моих губ, но внезапно выражение её лица изменилось:

— И, Лив, я бы хотела лично извиниться перед вами за неприятности, которые доставили вам и вашей семье близкие мне люди.

— Лора, вы не должны…

— Нет. Должна. Я знала, вернее, видела, как на сестру повлияло известие о вашей с Диланом свадьбе. Но я никогда не думала, что те угрозы, которые Бри выкрикивала в запале, будут приведены в действие. Райли, — Произнеся имя бывшего жениха, Лора запнулась. — Он был со мной, когда Бри вернулась из Чикаго. И я видела его глаза, когда он смотрел на ваши фотографии в газетах. Поверьте, я и представить не могла, насколько всё это для него важно. А ведь он был мне дорого. Очень дорог.

— Мне жаль. — Что ещё я могла сказать?

— Хорошо, что он так и не сделал мне предложение. — За усмешкой Лоре не удалось скрыть горечь.

— Полагаю, что самый благородный поступок в его жизни.

Выражение её глаз изменилось. Лора улыбнулась, и в этот момент я поняла, что нанесённая Райли рана близка к заживлению.

— Пожалуй, так оно и есть.

Было почти шесть, когда я снова оказалась перед хромированными дверьми лифта. На улице меня ждала машина, но, зайдя в просторную зеркальную кабину, неожиданно для себя я нажала кнопку последнего этажа.

При виде меня брови Мардж удивлённо взлетели:

— Лив? Не ожидала вас сегодня увидеть.

— Здравствуйте, Мардж. Он уже закончил?

— Всё ещё на прямой связи с Вашингтоном.

— Вы не возражаете, если я подожду здесь?

— Конечно же, нет. Боюсь, правда, что это надолго. Мистер Митчелл на сегодня меня уже отпустил: у Анны концерт в школе. Я все выходные убила, мастеря костюм осьминога.

— Осьминога?

— Ну да, — засмеялась Мардж. — Они дают представление о морской фауне побережья. Ерунда полная. И нет бы ракушка или рыбка какая-нибудь досталась, а то — осьминог! Этих чёртовых шлангов должно быть никак не меньше восьми.

Мы немного поговорили о детях, стараясь, чтобы за тяжелыми двустворчатыми дверьми нас не было слышно, и вскорости я осталась одна.

Прошло почти два часа, прежде чем двери открылись, выпуская около полутора десятка мужчин, одетых в деловые костюмы. Узлы галстуков у многих были ослаблены, пиджаки переброшены через руку. Все выглядели усталыми, но удовлетворёнными. Да, иногда камни ворочать легче, чем вести переговоры — меньше риска быть раздавленным.

Дилана среди выходящих не было.

Моё присутствие, слава богу, осталось незамеченным. В здании корпорации я была не частым гостем, но, стоило моей машине припарковаться перед главным входом, как об этом тут же становилось известно. До сих пор я ловила на себе заинтересованные взгляды и каждый раз, проходя через вестибюль, чувствовала себя цирковой мартышкой.

Когда приёмная вновь опустела, я, стараясь не сильно стучать каблуками, пошла к оставленной открытой двери.

Освещение было приглушено, и ранние весенние сумерки лились в кабинет через большие окна, плескаясь на всех поверхностях розовыми бликами. Вытянув длинные ноги, Дилан сидел за столом и что-то быстро набирал на лэптопе. Он сосредоточенно смотрел на экран, в задумчивости покусывая уголок губы. Я изучала мужа, отмечая все изменения в его внешности, произошедшие к концу дня. Пиджак и галстук были сняты, рукава белой рубашки закатаны до локтей, открывая мускулистые руки. Его шевелюра была взъерошена — он основательно подпортил её, неоднократно в течение дня запуская туда руки. Вот и сейчас Дилан на мгновение отнял от клавиатуры руку и провёл ею по волосам. Такой знакомый, такой родной жест.

Я улыбнулась, и тихонечко позвала:

— Эй…

От неожиданности Дилан вздрагивает.

— Что ты здесь делаешь?

— Тебя жду.

Я делаю шаг в кабинет и останавливаюсь, опираясь плечом на дверной косяк.

— И давно?

— Ну…

— Сколько?

— Какое это имеет значение?

— Сколько, Оливия?

"Оливия? Ой-ой-ой!". Таким тоном муж обычно говорит с нашими детьми, когда собирается их пожурить: мягко, чуть насмешливо, ожидая, что провинившийся признается в шалости сам.

— Что-то около часа.

— Да ну?

— Ну, двух. — Почему-то я мямлю.

— Зачем?

— Что "зачем"?

— Зачем ты два часа просидела в приёмной? Зачем, Оливия?

Эта вторая "оливия", этот глупый допрос выводят меня из себя.

— Затем, что я тебя люблю.

Выпалив это, я разворачиваюсь на каблуках и решительным шагом направляюсь к выходу. Дилан смеётся.

Он догоняет меня у стола Мардж. Перехватив за талию, его сильные руки неожиданно поднимают меня в воздух. Я визжу и по-девчоночьи колочу ногами.

— Немедленно отпусти!

— Ни за что и никогда.

— Поставь меня на пол! Сейчас же!

Я пытаюсь высвободиться, но куда там! Ноги так и не касаются пола, когда муж ловко разворачивает меня к себе лицом, и я смотрю в его смеющиеся глаза.

— Я тоже тебя люблю. И тоже очень соскучился.

— Тогда скажи, что рад меня видеть.

— А что, ты до сих пор не почувствовала? — Он сильнее вдавливает меня в себя.

— Теперь да. — Я смеюсь и тянусь к его губам.

Мы долго целуемся, потому что ничего больше не существует. Только эти шёлковые губы, эти ласкающие движения. Только наше дыхание — одно на двоих. Стук его сердца отдаётся в моей груди. Моя кровь пульсирует в ответ на его ритм, и я в какой-то момент чувствую, что и сердце у нас с ним на двоих одно. Мы едины. Мы — единственные друг для друга. Только он для меня. Только я для него.

— Ну что, домой? — Его расслабленный голос звучит прямо у моих приоткрытых губ.

Я счастливо улыбаюсь и шепчу в ответ:

Эпилог

Soundtrack — Chasing cars by Snow Patrol

— Нам совершенно необязательно уезжать. Давай просто распределим детей по родственникам, запрёмся в спальне, и не будем выходить оттуда две недели. Еду пусть подкладывают под дверь. И ещё мыло. И свежие газеты. И — о, чёрт! — у меня тампоны закончились! Не могу же я посылать кого-то покупать мне тампоны. Придётся всё-таки тащиться в твою Бразилию.

Дилан смеётся и тащит меня в Бразилию, на острова Фиджи, в Африку…

Две недели. Две недели в году мы принадлежим друг другу. Это закон и обратной силы он не имеет: две недели, начиная с двенадцатого августа, только наши.

Муж заговорил об этом ещё в медовый месяц, когда холодными августовским вечером, одетые в толстые свитера, мы сидели на обшарпанном крыльце лесного домика на берегу озера. Дилан упомянул виллу, но на виллу дом не тянул: одноэтажный, с тремя спальнями, такой уютный и неожиданно родной, что впервые в жизни я на правах глубоко беременной и до трясучки любимой жены попросила мужа выкупить его у хозяев.