Владимир Сорокин - Ледяная трилогия

Из разбитого рта Насти раздался клекот. И что-то капнуло мне на голову.

— Ну вот! — Майор с радостной злобой переглянулся с Ревзиным.

— А ты говоришь — сестра! — пнул меня новым сапогом Федотов.

— Тут, Коробова, не дубы сидят, — смотрел сверху Ревзин. — Забыла, что мы профессионалы. Все раскопаем.

— Они дома только по-английски говорили, — доверительно сообщил Федотову майор. — Ай го ту слип, май суит леди!

Они захмыкали. И заскрипели портупеями.

Я закрыла глаза.

— Чего ты прикидываешься? — пнул меня Федотов.

Я открыла глаза. Толстого майора и Насти не было.

— В общем, Коробова, вот твои показания, — Ревзин поднес мне листы, исписанные детским почерком. — Подпишешь — пойдешь в больничку, потом в лагерь. Не подпишешь — пойдешь на тот свет.

Я закрыла глаза. Прошептала:

— Цель моей жизни — пойти на тот свет. На Наш Свет…

— Заткнись, падло! Не прикидывайся сумасшедшей! — прорычал Федотов. — Прочти ей, Егор Петрович.

Ревзин забормотал:

«Я, Коробова Варвара Федотовна, 29-го года рождения, вступив в половую связь с генерал-лейтенантом Влодзимирским Л. Е., была завербована им в 1950 году в качестве связной между военным атташе американского посольства Ирвином Пирсом и бывшим министром МГБ Абакумовым В. С. Моим первым заданием было встретиться с Пирсом 8 марта 1950 года на лодочной станции в парке им. Горького и передать ему чертежи…»

— Это не про меня, — перебила я его.

— Про тебя! Про тебя, пизда!! — зарычал Федотов.

— Подписывайте, Коробова, не валяйте дурочку!

— Я не Коробова. Мое настоящее имя — Храм. Я закрыла глаза.

И янтарные змеи снова поползли по мне.

Очнулась я на гинекологическом кресле. Оглушительно пахло нашатырем.

— Она девственница, — раздалось у меня между ног.

Врач выпрямился, стал сдирать резиновые перчатки. Он был большой и в очках. Боялся матери, собак и ночных звонков. Любил щекотать жену до икоты. Любил крабы, бильярд и Сталина.

— А чего ж… делать-то? — пробормотал Федотов у меня над ухом.

— Не знаю. — Врач исчез.

— Я не вас спрашиваю! — злобно прошипел Федотов.

— А кого же? Себя? — засмеялся врач, гремя инструментами.

Мне в плечо вонзилась игла. Я скосила глаза: сестра делала укол.

Разведенные ноги мои были сине-желтого цвета. Кровоточили ссадины.

Глаза наполнились влагой. И я захотела спать.

— Ну что? — страшно зевнул врач.

— В больничку, — задумчиво кивнул Федотов.

В тюремной больнице я пролежала неделю.

В палате находились еще шесть женщин. Двое после пыток, четверо с воспалением легких. Они непрерывно говорили между собой о родственниках, еде и лекарствах.

Меня лечили: мои ноги и ягодицы мазали пахучей мазью.

Врачи и медсестры почти не разговаривали с больными.

Я смотрела в окно и на женщин. Про каждую я знала все. Они были не интересны мне.

Я вспоминала НАШИХ.

И их СЕРДЦА.

Когда я встала, меня повели на допрос.

Кабинет был тот же, но следователь новый. Шереденко Иван Самсонович. Тридцатипятилетний, стройный, подтянутый, с красивым лицом. Больше всего на свете он боялся: видеть во сне белую башню и умереть на службе от сердечного приступа. Очень любил: охоту, яичницу с салом и дочь Аннушку.

— Варвара Федотовна, ваши бывшие следователи были мерзавцами. Они уже арестованы, — сообщил он мне.

— Неправда, — ответила я. — Федотов сейчас обедает в буфете на Лубянке, а Ревзин идет по улице.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Варвара Федотовна, давайте поговорим как чекист с чекистом.

— Я никогда не была чекистом. Я просто носила вашу форму.

— Не говорите глупости. Вы работали с подполковником Коробовым…

— Я работала не с ним, а с его сердцем. Теперь оно знает все двадцать три слова.

— Вы ездили в командировку по заданию министра ГБ, вы посещали лагерь № 312/500, где добывают…

— Лед, посланный нам Космосом, для пробуждения живых.

— Начальник лагеря, майор Семичастных, арестован и дал показания на полковника Иванова, вас и вашего мужа. Вы втроем выбили фальшивые показания у лейтенанта Волошина, чтобы скрыть истинные дела Абакумова и Влодзимирского. Это нужно было для того…

— Чтобы лагерь продолжал добывать Божественный Лед, которого ждут тысячи наших братьев и сестер во всем мире. Тысячи ледяных молотов будут изготовлены из этого льда, они ударят в тысячи грудей, тысячи сердец проснутся и заговорят. И когда нас станет двадцать три тысячи, сердца наши двадцать три раза произнесут двадцать три сердечных слова и мы превратимся в Вечные и Изначальные Лучи Света. А ваш мертвый мир рассыплется. И от него не останется НИЧЕГО.

Он внимательно посмотрел на меня. Нажал кнопку звонка. Вошел конвойный.

— Увести, — сказал следователь Шереденко.

Меня освидетельствовал психиатр — маленький, круглый, с мясистым носом и женскими руками. Он очень многого боялся: детей, кошек, разговоров о политике, сосулек, начальства, даже старых шляп, которые «на что-то упорно намекают». А по-настоящему любил только: играть в нарды, спать и писать доносы.

Мягким бабьим голоском он просил меня вытягивать перед собой руки, смотреть на его молоточек, считать до двадцати, отвечать на дурацкие вопросы. Потом он постучал молоточком по моим коленкам и снял трубку черного телефона:

— Товарищ Шереденко, это Юревич. Она абсолютно здорова.

После этого Шереденко заговорил со мной по-другому:

— Коробова, два вопроса: почему у вас с вашим мужем не было половых отношений? И что вы с мужем так часто делали на даче генерала Влодзимирского?

— Нам с Адр не нужны половые отношения. У нас есть сердечные. На даче у Ха мы предавались сердечному общению.

— Хватит прикидываться сумасшедшей! — Он стукнул ладонью по столу. — Когда вас с мужем завербовал Влодзимирский? Что вы должны были делать?

— Будить братьев и сестер.

— Будить? — зловеще переспросил он. — По-хорошему, значит, не хочешь. Ладно. Тебя сейчас тоже разбудят.

Он снял трубку телефона:

— Савельев, давай овощи-фрукты.

Появились конвойные. Меня вывели во двор. Шереденко шел следом.

Во дворе стояли машины. И грело солнце.

Меня подвели к темно-зеленому фургону с надписью «Свежие фрукты и овощи». Я с конвойными села внутрь фургона, Шереденко — в кабину с водителем. Фургон тронулся. Внутри было темно, свет проникал только сквозь щели.

Ехали недолго. Остановились. Дверь открыли, конвойные вывели меня. И сразу повели вниз по лестнице в подвал. Шереденко шел следом.

Подошли к металлической двери с глазком, конвойный стукнул в нее. Дверь отворилась. Дохнуло холодом. Нас встретил усатый надзиратель в тулупе до пола. Повернулся, пошел. Меня повели следом. Он открыл еще одну дверь, меня втолкнули внутрь небольшой квадратной, совершенно пустой камеры. Дверь захлопнулась, лязгнула задвижка. И Шереденко сказал сквозь дверь: