Сейфеддин Даглы - Карьера Ногталарова

Теперь они называли друг друга ласкательно, по имени.

— Что это за отчет ты составил, Мириш? Опять хочешь меня подвести?

— Что ты говоришь, Гулуш? Так неудобно говорить. Ведь мы с тобой хлеб-соль делили, друг за друга выпивали. Мы же друзья по дому. Этот отчет… просто ошибка…

Не проходило недели, чтобы такие диалоги не повторялись. Но все имеет свой конец…

Гылыглы как-то пошел в министерство розовый, веселый и вернулся оттуда весьма побледневшим и тотчас вызвал к себе управделами. Бросив на стол бумагу — документ, он стал говорить с Мильмильзаде тем же языком и тоном, как в первый день их встречи:

— Что это вы за отчет составили, товарищ управделами?

Мильмильзаде почувствовал неладное. Мельком взглянув на документ, который был ему хорошо знаком, с серьезным видом ответил:

— Этот отчет для министерства, товарищ начальник.

— А почему здесь нет моей подписи?

— Потому, что в тот день вы не вышли на работу, кажется были больны.

— Ну так дали бы этот отчет на подпись моему заместителю.

— А он был в командировке.

— Прислали бы домой. Я бы посмотрел и подписал.

— Не хотел вас беспокоить. Сердце не позволило. А из министерства срочно требовали… Тогда я сам подписал отчет. Чтобы министерство не упрекало нас за задержку.

Лицо начальника посерело.

— Ах вот как! Ты настолько болеешь за дело, что решился действовать за моей спиной?!

— А что здесь такого, товарищ Гылыглы? — невинно спросил Мильмильзаде, несколько успокоившись.

— Что здесь такого? Здесь подделка! Обман государства. Ты мне ткнул нож в спину!

В одно мгновение голова Мильмильзаде словно уменьшилась. Его арбузообразное тело стало похоже на огурец. Выпирающий вперед живот прижался к спине, выпуклые глаза ввалились куда-то вглубь.

— Что ты говоришь, Гулуш?

Он хотел было заговорить по-прежнему, как брат с братом: «Разве можно так? Что за слова «подделка», «предательство», «преступление»? Слушай, душа моя, я просто ошибся. Хорошо… Убей меня, я прощаю тебе свою кровь», — но произнести свои излюбленные слова не решился.

Гылыглы зажег папироску.

— С того дня, как твоя рука дотянулась до хлеба, ты, наверное, еще ни одного грамма честного хлеба не съел.

Мильмильзаде возмутился:

— Стыдно, Гулуш! Такие слова нам не подобает произносить. Мы с тобою вместе съели тонну честного хлеба.

Губы Гылыглы задрожали.

— Этот хлеб, что мы с тобой ели, лучше бы превратился в отраву. Этим хлебом ты каждый день меня упрекаешь. Я не знаю, как ты влез в мое доверие. Тьфу, подлец!

Взволнованный Гылыглы сунул горящий конец папиросы в рот и, тут же вынув его, выбросил с досадой. Затем схватил папаху, портфель и покинул свой кабинет. В течение двух лет благодаря хлебосольному Мильмильзаде тощее тело начальника округлилось, стало упругим и казалось, что он стал короче. И даже походка изменилась. Прежний Гылыглы стал неузнаваемым.

Управделами обвел выпуклыми глазами пустое кресло своего побратима и, скривив губы, улыбнулся.

В тот же день Мильмильзаде, придя домой, сказал жене:

— Готовься к следующей субботе. Организуй отличный ужин. Справим день рождения ребенка.

Жена с удивлением посмотрела на мужа.

— Вот уж два года, как ты забыл о настоящем дне рождения нашего ребенка.

Ответ мужа был краток:

— Неужели ты не поняла? В наше управление назначается новый начальник.

Жена не стала больше расспрашивать и в который раз вздохнула.

— Бедная моя подруга! — произнесла она, думая о жене Гылыглы.

Муж ударил рукой по столу:

— Ты о себе заботься…

Но на этот раз управделами не смог праздновать «день рождения» своего ребенка. На сей раз ему не удалось пригласить нового начальника на званый вечер. Гылыглы, перед тем как получить приказ министерства о своем увольнении, накануне уволил Мильмильзаде.

Нырмыхов старше Чармыхова. А по должности Чармыхов на несколько степеней выше Нырмыхова. Первому пятьдесят пять лет, а второму пятьдесят лет. Младший по возрасту является начальником Управления рабочего снабжения, а старший работает заведующим столовой при том же учреждении. Несмотря на разницу в летах и должностных степенях, они весьма близки друг другу и именуют себя братьями. Поэтому и окружающие называют их «братья Мыховы».

Совместная, рука об руку, работа, как говорится, слила их души в одно единое. Каждый из них по глазам и голосу узнает, о чем думает другой.

Нередко Чармыхов звонит домой Нырмыхову и говорит:

— Завтра у меня гости, брат.

И младший по должности понимает, о чем идет речь. Утром из столовой отправляется машина, полная продуктами для гостей старшего по должности.

На другой день Нырмыхов звонит в кабинет Чармыхову:

— Ко мне в гости пришли твои ревизоры, брат.

В тот же день акты, составленные на нижестоящего брата, отправляются в корзинку для бумаг под столом вышестоящего брата.

Старший по должности — Чармыхов — имел сына двадцати восьми лет, а младший брат — Нырмыхов — дочь двадцати четырех лет. Парень — инженер, а девушка — врач. Оба работают на одном промысле. С детства росли в одном квартале, учились в одной школе и привыкли друг к другу. Однажды молодые люди объявили, что хотят пожениться. Это соответствовало и желанию их родителей.

Не теряя времени, родители обручили их. В обоих домах началась подготовка к свадьбе.

Однажды утром заведующий столовой зашел к начальнику снабжения в кабинет и положил перед ним бумагу. Это была смета на приобретение нового инвентаря для столовой промысла.

Чармыхов нахмурил косматые брови и посмотрел на Нырмыхова:

— К добру ли? Такого я от тебя не ожидал.

Нырмыхов, хлопая маленькими, глубоко запавшими глазками, ответил:

— К добру. С помощью аллаха, к добру. Не могу же я послать свою дочь в твой дом со старым приданым.

Чармыхов, оскалив золотые зубы, подписал смету.

— Это для меня приятный сюрприз.

Нырмыхов, оскалив платиновые зубы, взял смету и сказал:

— Нас с тобой обновить нельзя, а приданое можно, дорогой брат.

В тот же вечер Нырмыхов отправил из своей квартиры в столовую старое пианино, буфет, диван, обеденный стол, стулья, сервиз, люстру и радиоприемник с телевизором. А утром привез из магазина к себе домой все новое.

Жена забеспокоилась и спросила мужа:

— Допустим, купленные за счет столовой вещи ты отдашь в приданое дочери. А мы с чем останемся?

Нырмыхов рассмеялся:

— Как ты не понимаешь, жена?! Пройдет не так много времени, и то, что я отправил из дома в столовую, я спишу как негодное и верну все домой.