Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

– Эй! что там дальше?..

– Там ряды полицейских в шлемах!

– У! Смотрите, улицу заблокировали!

– Прочь! Флики, прочь!

Кто-то уходит, кто-то стоит, задрав подбородок, гневно поводит плечами, встряхивает волнистой челкой, вкладывает пальцы в рот и оглушительно свистит, еще свист, еще, вопли, ругань, вой: ууууууууууууууу!!!

Надо искать обходные пути. Куда бы я ни шел, не удавалось просочиться на Ги-Люссак. Всюду баррикады и полиция. Перевернутые машины и полыхающие мусорные бачки. Вокруг да около. Петля за петлей. А вот и побежали. Врассыпную. Ой-й! Где-то началось. Свист. Что-то ухнуло. Попадались люди с включенными транзисторами…

– Что слышно?

– Митинг на Данфер-Рошро.

– Я там был – никого не было!

– Не знаю, так говорят.

– Спасибо!

– В Латинский квартал лучше не идти… Осторожней, там флики!

– Спасибо.

Бегом, бегом.

– Эй! Ну, что там слышно?

– Все двинулись на Санте.

– Все ясно. Спасибо!

Петля, маневры, перебежки. Окликнул ссутулившегося очкарика.

– Как там на Ги-Люссак?

Он оторвался от приемника и надсадно сказал:

– Данни говорит, чтобы не сдавались… лежачих забивают и увозят в кутузку…

– Я говорю: Ги-Люссак! Как там?

– Ги-Люссак? Да ты здесь, на Ги-Люссак. Эта улица – рю Ги-Люссак! – и, прильнув ухом к приемнику, побежал, резво подскакивая.

Свист. Полицейские в черных касках с наплечными сумками, на шлемах крупные очки:

– Эй! Стой! Куда?

– Проходите мимо!

– Улица закрыта. Здесь небезопасно.

– Проходите, проходите!

– Я здесь живу!

– В каком доме?!

– Двадцать три!

– Ну, хорошо, давай!

Раскуроченный ситроен, перевернутый набок пежо… Ящики с землей… Отколотые от мостовой камни… Машины, ящики… Много битых горшков… мешки с землей… камни, груды камней, а дальше впереди – баррикада, студенты, флаги, транспаранты…

– Виктор! Сюда! Посмотри наверх!

Мари стояла на балкончике в белой блузке, узеньких джинсах, ее волосы развевались. Девушка и молодой человек. Все машут. Я поспешил к ним. Она выбежала навстречу. Бросилась на шею. Поцеловала. Запах духов, алкоголя и сигарет.

– Бежим скорее! Я тебя с Клеманом познакомлю!

Пританцовывая, Клеман выплыл на лестничную площадку; он хлопал в ладоши и вилял бедрами.

– А, вот и вы, мсье репортер! – Хлоп, хлоп. – Очень хорошо! – Пальцами щелк, каблуками стук. Протянул руку. – Клеман. – Хлоп, щелк, топ. – Вот так!

Я пожал его сухую руку. Он устремил в меня пронзительный взгляд. Сделалось неуютно. Он похлопал меня, ощупал мышцу плеча, сжал мой бицепс.

– Ого, мсье репортёр, да ты не слабак!

Я смутился. У него были узкие, хитрые карие глаза, загнутый, как у коршуна, нос, впалые щеки и кривой рот, язвительно-насмешливый, на лоб падали черные курчавые волосы, влажные, блестящие.

– Вот и познакомились. А это моя драгоценная Жюли, – представил он мне маленькую девушку с конопушками в мятом ситцевом платье, рыжую, веселую.

Мы вошли в квартиру. Беспорядок. Клеман поднял бокал – Vive la révolution! – Выпили.

Было много вина. Три бутылки на столе, много табака на газете и крошеный гашиш. На полу стояли две большие банки с чем-то мутным.

– Ого! – сказал я.

– Да, мы тут засели как при осаде, – сказал Клеман. – Идет война. Думаешь, тут просто пьют вино? Выйди на балкон и посмотри. В конце улицы ты увидишь баррикаду. Ее только начали собирать, но к вечеру она будет готова, а за ней другая, а еще дальше третья и так далее… – Я сказал, что видел баррикаду, мы высунулись с балкона: по улице ходили люди, носили ящики, мебель, доски; глухой стук ломов – дробят улицу. Я сказал, что не вижу в этом смысла. Клеман сильно удивился, хлопнул меня по плечу: – Давай, я тебе кое-что объясню, – он запалил самокрутку, медленно затянулся, выпустил душистый терпкий дым и передал сигарету мне. – Скоро появятся люди в касках с дубинками и щитами. – Я сказал, что уже видел их, передал ему самокрутку, гашиш был мягкий, приятный. – Хм, не, – Клеман сплюнул вниз с балкона, – это не они. Придут специальные войска: CRS. По радио сообщают, что уже подтягиваются. Они будут очень стараться, штурмовать. Они разозлены. У них будет много работы. Мы им гарантируем много работы. Эти южане, ох, они нас ненавидят. Они готовы стереть с лица земли всех людишек в очках, они готовы топтать людей, у которых нет ни гроша в кармане, зато есть великие идеи в сердце. CRS рады будут избить и отправить в кутузку каждого из тех, кто сегодня вышел бороться за новое будущее. CRS растопчут всех, с их дипломами, грамотами, публикациями…

– Ерунда, – перебила Жюли, – CRS здесь со вчерашнего дня. Мы вчера с ними пили кофе на Сен-Мишель…

– О да?

– О да, Клеман, о да! – дразнила его Жюли. – Мы с Мари – правда, Мари? – болтали с этими, из спец-спец-спец-войск, они такие же, как все – обычные мальчики, миленькие, между прочим… правда, Мари?

Мари ухмыльнулась…

– О да? – заводился Клеман. – Ах вот как… Жюли, милая моя Жюли уже любезничает с церберами, э?

– Э, да какие они церберы?

– Ну-ну. Ты ведешь себя как маленькая потаскушка…

– Я тебе сейчас покажу потаскушку!

– Покажи! – задорно сказал он. – Покажи!

Он сцепился с ней. Жюли укусила его, вырвалась и влепила ему смачную пощечину.

– Ну а что мне делать? Ты, сволочь, шляешься невесть где! Куришь гашиш, как сволочь-марокканец?

– Я и есть марокканец! – кричал в ответ Клеман, лупил себя по щекам и по лбу: – Я настоящий сволочь-марокканец! Марокканец! Я!

– Да иди ты, Клеман, ты знаешь куда!..

Клеман затянулся и, пуская дым, гнусаво запел какую-то жалобную арабскую песню… Жюли отобрала у него самокрутку, сказала ему заткнуться, потрепала за чуб, передала самокрутку Мари, – все эти движения конопатая девчушка проделала за одно яркое мгновение. Вертлявая, костлявая, бойкая – огонь! Мари затянулась и обняла меня; держа сигарету на отлете, она целовала меня, выпуская дым – я закашлялся; она засмеялась, поцеловала меня в щеку, шею, ухо и вдруг отстранилась, что-то быстро серьезно сказала Жюли, та ей столь же неуловимо серьезно ответила. Со словами «перестань, рыжая», Клеман полез к Жюли, она вывернулась, дала ему тычка, забрала самокрутку у Мари, сказала: «э, не кури так много, сама знаешь, чем это для тебя может кончиться», легко затянулась, вернула самокрутку Клеману, поцеловала его взасос, опять дала пощечину, на этот раз мягкую, любовную, и пошла с Мари на кухню. Клеман отвернулся, глядя в сторону баррикады, он шептал:

– Милые мальчики… да, CRS – просто милые юнцы… гестапо-сволочь…

– Ну, очень-очень милые, – не унималась Жюли, как будто услышала его шепот, она гоготала: «милые, правда, Мари?» Они вернулись с водой в графине и бокалами, налили себе воды, Мари дала мне стакан: «попей воды, чтоб не слишком одуреть от гашиша», я попил. Жюли смеялась: – О-о, CRS, CRS! О-ля-ля, сколько шума из-за каких-то юнцов-молокососов! Клеман, ты просто ревнуешь, боишься, что меня один из них немножко закадрит, а? Скажи, боишься, что меня немного обрюхатят, а, Клеман? Чего заткнись, чего заткнись? Клеман, они на самом деле очень мииииилые! Ох, ну, просто же-реб-цы, у! Правда, Мари? Ха-ха-ха!