Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

Она пригласила его зайти; мужа не было; они сели пить чай; с ребенком занималась няня. Раз показались французы и снова спрятались у себя в комнате.

– Они сдают нам эти апартаменты, – объяснила Надя. – Хозяин квартиры – известный дирижер в прошлом. Ему почти девяносто! Они сдают нам комнаты, чтобы было на что жить.

Николай покивал грустно.

– Такие времена, многое изменилось, – сказал он и добавил, что и в их семье произошли изменения. – Отец как с ума сошел. Хочет ехать в СССР.

– Сейчас многие хотят. Удивляюсь: неужели они не понимают?

– Я за мать и сестер переживаю.

– Как они?

– Мама чувствует себя хуже и хуже, сердцем слаба. Лидка мечется, как залетевшая в дом птица. Катюша торопится выйти замуж и ни о какой России слышать, разумеется, не хочет, у нее все только начинается, глупо было бы ее куда-то увозить, но жених ее такой… наивный, что ли… француз, романтик, говорит, что с удовольствием переехал бы в СССР! – Николай усмехнулся. – Он восхищен советскими людьми, армией…

Он говорил, а сам смотрел на нее и думал, что она приехала сюда ради него, этих лет как не было; она говорила, что они приехали по делам; какие дела были у Юрия Тредубова во Франции, Николай не слушал – он думал о своем: «нет, не по делам вы приехали, ты приехала ко мне»; он говорил с ней так, как пять лет назад, он даже забыл, что она была в Америке, и то, с кем она туда уехала и что о ней говорили потом в Париже, – все это он вычеркнул; поэтому, когда пришел Тредубов, сел с ними за стол, у Николая защемило сердце. Наденька звонко сказала, что Николай возил ее полдня по городу. Тредубов достал портмоне, молодой человек засобирался домой, отказываясь принять деньги. Надя заметила, что он сильно побледнел.

– Николай, вы же безработный! – Никогда прежде она не говорила ему вы , к тому же она так подчеркнуто отчужденно произнесла его имя, чужим голосом, словно он для нее – чужой . Ему захотелось рассмеяться, вместо этого он сделал нелепый отцовский жест и с интонацией отца сказал:

– Ну, в общем, пора мне…

– А почему бы нам не нанять вас? – сказал Тредубов. – Будьте нашим шофером! Мы себе это можем позволить… а у вас и деньги, и бензин будут.

Николай обещал подумать; он уехал от них стремительно, как ошпаренный; всю ночь он думал, а на следующий день приехал смущенный и помятый, сдавленно согласился, сославшись на то, что он посовещался с отцом, и тот посоветовал не упускать такой случай.

Юрий Тредубов произвел на него странное впечатление: нездоровый, старый (сорок четыре года), седой, волосы жиденькие, щеки дряблые, худоба. Когда Тредубов размышлял, как отправиться в Кламар к Бердяеву: поездом или на машине, – в его лице случился целый мимический концерт, точно сразу несколько личностей, которых он в прежние времена сыграл на сцене, ожили в нем и отчаянно спорили друг с другом, мешая актеру принять решение (Надя настояла, чтобы он ехал с Николаем на машине).

Все, кто его знал, отметили, что вернулся Тредубов сильно постаревшим: «видать, в Америке не сложилось», – говорили одни; «и там жизнь не сахар», – соглашались другие. Актерская карьера в кино у него и верно не сложилась, он сильно рассчитывал на кино, однако за годы в Америке, активно себя предлагая и всюду появляясь (с томиком английского словаря под мышкой), он получил только два приглашения на незначительные роли в фильмах «Миссия в Москву» и «Песнь о России» (оба раза отказался); он играл в театре, работал в газете, сотрудничал с журналами, писал рассказы, воспоминания о своей театральной парижской жизни, которые напечатали только в двух номерах, но затем их раскритиковали и не взяли продолжение, анекдоты из жизни театралов в период войны никого не веселили, писал в стол, жил неприметно, пока его пьесы не появились на Бродвее; член НТС НП, но с оговорками: отказ солидаристов от демократического будущего России Юрий Тредубов назвал «не чем иным, как соглашательством с большевиками», и грозился выйти из партии, – гневное письмо было напечатано в «Новом русском слове» (никто не обратил внимания). Где-то в конце войны Тредубов окунулся в неведомую прорубь и вынырнул в редакции «Русского парижанина» с рекомендациями от неизвестных лиц. Рекомендации на Игумнова произвели положительное впечатление, он несколько дней хитро ухмылялся, посвящал Юрия во все свои дела, рассказал о каждой болезни, о каждой статье, обо всех планах, а также раскрыл для него свою записную книжечку со списками всех желавших уехать в СССР, пожаловался, что список этот растет каждый день; Тредубов поинтересовался, зачем ему этот список, на что Игумнов ответил, что старается изучить каждый отдельный случай.

– Хочу знать причину, побудившую каждого из этих лиц покинуть Францию.

Тредубов от изумления потерял дар речи:

– Но… но… позвольте… Анатолий Васильевич… это же… Как?! Как вы один можете собрать столько информации? Поговорить с каждым! Это же немыслимо!

Игумнов успокоил артиста, объяснив, что ничего немыслимого в этом деле вовсе нет, под видом подписки редакция рассылает опросник следующего содержания: «о чем бы вы хотели почитать в нашем следующем выпуске?», «каким вы видите журнал в эмиграции?» и другие вопросы, отвечая на которые – а читатели любят отвечать подробно, – люди невольно выдают свои планы.

– Хитро! – восхитился артист. – Умно!

Довольный собой, Игумнов продолжал: одним он звонил, к другим приходил с визитом и, как бы между прочим, спрашивал, не задумывались ли уехать в СССР и по каким причинам (часто люди сами вперед говорили), – так он работал…

– Да, да, как интересно, – говорил Тредубов, – этак можно было бы и сюжет завернуть…

– А, роман? Да! Берите идею! Пишите! Я вас нагружу деталями и персонажами, ими море нашей парижской жизни кишмя кишит… Я вот что скажу вам, я заметил одну странную вещь. Начинка для детектива, можно сказать. Почти в каждом доме, где положительно настроены ехать в СССР, побывал один и тот же человек.

– Да вы что! И кто же это?

– Некто Каблуков.

Целый день вчера перепечатывал все подряд. Все время думал о ней. Вырезал бумажные цветы, склеивал, сворачивал, получился букет.

Подвернулась газета. Ого! В ту ночь, когда Мари была у меня, госпитализировали 367 человек, арестовали 468, повреждено 188 автомобилей. Если так и дальше пойдет, мир не выдержит. (Сохраню заметку на память.) Le Monde, 16 mai: Le général de Gaulle condamne les “hégémonies” mais affirme que l’URSS est un “pilier essentiel” de l’Europe [122] Генерал де Голль осуждает «гегемонии», но утверждает, что СССР – «основной оплот» Европы (фр.) . . Ха! Видали? Это Советский Союз-то оплот Европы! Ну-ну, мон женераль. Щелкнул пальцем по газете, перевернул, чтобы не видеть. О чем он думает? Пытается запугать? Мол, Советский Союз нам поможет? Тьфу! Не знает он, о чем говорит… Оплот – из крови и костей… Надо отвлечься, отвлечься… Вытянул из коробки Альфреда листок: