Грэм Симсион - Эффект Рози

– Когда ее ребенок проснется, эта женщина будет с ним играть, а мы замеряем уровень окситоцина. Она зачала без участия мужчины, и мы наблюдаем рост окситоцина у ребенка, когда она с ним играет. Точно так же, как в случае с отцами в израильском исследовании.

– Но в израильском исследовании, – продолжил я, – отсутствовала контрольная группа, состоящая из посторонних ребенку мужчин или женщин, поэтому данные о том, что мужчины и женщины должны обязательно быть родителями или опекунами, чтобы уровень окситоцина рос, отсутствуют.

Она посмотрела на меня в точности как Рози, когда та хотела сказать кому-нибудь: «Заткнись». Я подозревал, что именно эту мысль Б1 и хотела до меня донести. Но ситуация была иная. Честность и прозрачность – вот два кита, на которых стоит наука.

– Что случится с окситоцином ребенка, если с ним будут играть мужчина или женщина, которые ему не родственники? – спросила Дружелюбная женщина.

– Вот именно! – сказал я.

Б1 прервала меня:

– Это не является предметом исследования. И мы не можем допустить, чтобы посторонние мужчины приходили сюда и дотрагивались до детей.

Ребенок в коляске заплакал. Надо было действовать быстро, прежде чем с ним начнут играть или обнимать его. Я подскочил к коляске.

– Не возражаете, если я поиграю с вашим ребенком? – спросил я мать. – Я член научной группы, и у меня есть разрешение полиции на работу с детьми.

Она улыбнулась.

– Думаю, нет. Я полагала, что я буду играть, но пожалуйста. Если он вас не испугается.

Я не представлял, как могут реагировать маленькие дети на крупного взрослого мужчину. Я никогда не брал их на руки, кроме, возможно, моего брата Тревора. Я смутно помнил, как мать дала мне его подержать. Кажется, я постарался вернуть его как можно скорее.

Я понимал, что важно не уронить и не напугать ребенка. Обе проблемы я решил за счет того, что лег на спину и в таком виде принял ребенка из рук матери. Я придержал его, и он пополз по мне. Реакции физического отторжения у меня не возникло. Это было очень забавно, а ребенок довольно смеялся. Остальные женщины фотографировали нас. Так продолжалось минуты две, затем я огляделся в поисках Б3. Я помахал ей рукой, и она выключила видеокамеру.

– Возьмите пробу, пожалуйста.

Я чувствовал, что окситоцин повысился у меня, но важны были показатели ребенка.

– Нет, – сказала Б3. – Это нарушение протокола.

– Ошибка, – ответил я. – Протокол изменен таким образом, чтобы не исключать случайные данные, раз уж это исследовательский проект. В противном случае протокол не получит одобрения медицинского учреждения.

Дружелюбная женщина улыбалась и кивала.

Б3 взяла пробу слюны у ребенка. Его мать разрешила нам еще минуту поиграть.

Заказанную мной коляску доставили в мое отсутствие. Рози ее распаковала и теперь настаивала, чтобы мы ее вернули.

– Дон, ты же знаешь, я не блондинка какая-нибудь, которая убивается, чтобы у ребенка все было в оборочках и рюшечках, но это что-то военно-промышленное… Это танк какой-то. «Хаммер» среди детских колясок.

– Это самая безопасная коляска в мире.

Я не преувеличивал. Базовая модель была самой безопасной из того, что имелось в продаже, и я заказал еще ряд дополнительных опций. Я был уверен, что Бад останется невредим, если коляска перевернется, столкнется с автомобилем, движущимся на низкой скорости, особенно если он или она будет носить шлем, приобретенный мною в качестве сопутствующего аксессуара. Единственные недостатки коляски, на мой взгляд, заключались в увеличенных размерах и затрудненном доступе к ребенку. Не считая, конечно, цены.

– Ее внешний вид важнее безопасности? – поинтересовался я.

Рози проигнорировала мой вопрос.

– Дон, я ценю твои усилия. Очень ценю. Но просто это не твое. Ты не специалист в том, что касается маленьких детей. Твое – это детские коляски, особенно большие металлические коляски, снабженные резиновыми бамперами.

– Не знаю. Я обладаю одинаково ограниченным опытом в обеих сферах.

Мои шансы на то, чтобы приобрести новый опыт, участвуя в проекте «Матери-лесбиянки», выглядели все более сомнительно. Предложенное мною изменение в протоколе исследований, предполагавшее, что каждый ребенок должен пройти через процедуру «ползание по Дону», должно было быть одобрено матерями. Первый успех стал последним, так как остальные отказались. Я дал Б2 и Б3 свой номер на случай, если кто-нибудь передумает.

– Не ждите звонка, – сказала Б2.

Но Б3 прислала СМС с текстом: «Окситоцин зашкалил после взаимодействия с вами. Самый высокий результат в игровом взаимодействии. А вы даже не опекун!»

Имелось в виду, что мой пол повлиял на результат, но единичный пример был важен только как стимул для продолжения поисков.

Б1 отправила Дэвиду Боренштейну письмо по электронной почте, не поставив меня в копию.

– Просто просмотри, – сказал наш декан, показав на экран компьютера.

Я не умею просто просматривать текст. Это означает, что ты пропускаешь какие-то слова. А что, если я пропущу частицу «не»? Письмо было длинным, но я отметил присутствие в нем таких слов, как «непрофессиональный», «вредный» и «бесчувственный».

– По сути, она хочет, чтобы я отстранил тебя от участия в проекте. Они не будут учитывать единичный результат, полученный в нарушение протокола. По их мнению, он был не случайным, а стал результатом преднамеренного вмешательства, и так далее и тому подобное.

– Она сообщила, в чем заключался результат?

– Она дала понять, что они его не проверяли. Как же, как же. Если бы уровень окситоцина оказался низким, она бы из шкуры вон вылезла, чтобы зафиксировать это.

– Это ненаучно.

– Согласен. Ну что, правильно я сделал, что подключил тебя к этому проекту?

– Возможно, человек, придающий большое значение соблюдению социальных норм, мог ради них поступиться научными целями.

Боренштейн расхохотался.

– Должен сообщить, профессор Тиллман, что считаю вас отличным ученым, но иногда задаюсь вопросом: как Рози с тобой справляется?

Рози справлялась со мной не очень хорошо.

Одна из любопытных особенностей животных, в том числе человека, состоит в том, что примерно треть жизни мы спим. Практического способа избавиться от этой неэффективной привычки не существует. Когда мне было лет двадцать, я провел серию опытов с целью установить свою минимальную потребность во сне и пришел к выводу, что она составляет семь часов и восемнадцать минут при условии, что никакой свет в спальню не проникает. С тех пор я не употребляю амфетамины.

С возрастом сон становится более чутким: эволюционная теория объясняет это тем, что в древности молодые охотники и воины нуждались в крепком сне, а старшие члены племени выполняли в это время сторожевые функции, поэтому должны были просыпаться от малейшего звука.