Жан-Луи Кюртис - Французские повести

— Почему вы называете его мошенником?

— Да потому, что он и есть мошенник, — отвечает Шарль. — Хоть ты и витаешь в облаках, ты, наверно, слышал об этом нашумевшем деле с песо.

— Да, что-то слышал.

— Так вот, это его работа. Наркотиками он тоже немножко подторговывает.

— И он ни разу не завалился?

— Что ты! (Шарль широко улыбается.) Он же хитер как змей, и у него большие связи. А кроме того, он сам работает на полицию разных стран. Думаю, что наводчиком он тоже бывает.

— Нет, вы только поглядите, какое у Жиля выражение лица! — восклицает Ариана. — Нет, вы только поглядите! Он бесподобен.

— Уж не скажешь ли ты мне, что ты шокирован?

— Ничуть. Я считаю, что этот тип имеет право на существование и что принцесса нашла себе подходящего спутника. Просто я думал, что морда у него на редкость соответствует его занятиям.

Обе дамы протестуют. Ну что ты! Фредди очень привлекателен, очень сексапилен… Да и его успехи у женщин тому доказательство…

— Хорошо, допустим, что это обольстительный сутенер. Но что он сутенер, у него написано на морде.

— Ты в этом ничего не понимаешь, — говорит Вероника.

— Что там ни говори, он роскошный мужик! — говорит Ариана подчеркнуто объективным тоном. — Пусть мошенник, если вам угодно, но обаятельный мошенник.

— Скажите, вы бы ему доверили ваши драгоценности?

— Конечно, нет, но это не мешает ему быть очень симпатичным парнем.

— Сдаюсь! Прошу вас только об одной милости: не знакомьте меня с ним.

Тон остается дружеским. На лицах — улыбки. Они умеют собой владеть. Умеют жить. К тому же разговор вскоре переходит на другую тему, по которой легче договориться. Речь идет об американских неграх и о сегрегации в южных штатах. (Перемена темы вызвана появлением в ресторане красивой негритянки.) Ариана рассказывает, что на прошлой неделе она обедала «у друзей», она называет их фамилию, и среди приглашенных была одна знаменитая актриса (она и ее называет), разговор зашел о линчевании в штате Джорджия, сообщениями о котором были тогда полны все газеты. Ариана сказала, что видные деятели должны во всеуслышание протестовать против этих ужасов, и она обратилась к актрисе: «Вот вы, мадам, например, вы же представляете всю нацию». — «Я? Но что вы хотите, чтобы я сделала?» — спросила недовольная актриса. (Тут Ариана ее описывает: блондинка, матовая розовая кожа, выглядит на двадцать лет, роскошные драгоценности.) — «То, что всегда делают, мадам, когда протестуют против несправедливости: чтобы вы вышли на улицу». — «Вы хотите, чтобы я вышла на улицу?» — «А почему бы и нет?» И Ариана, пренебрегая недовольством хозяина дома, подзывает лакея: «Будьте добры, принесите мне «Монд». Он приносит, и Ариана, отодвинув тарелку с икрой (Ариана, правда, не сказала, что там угощали икрой, но, судя по другим деталям, икру им наверняка подавали), — итак, отодвинув тарелку с икрой, Ариана прочла вслух статью из «Монд», где описывалось это линчевание во всех подробностях, причем некоторые были действительно чудовищные, но она не пропустила ни одну. Актриса волновалась все больше и больше, хозяин дома тоже. «Вот этого я и добивалась, — заканчивает Ариана. — Встряхнуть этих светских людей, которые так легко забывают, что происходит вокруг них. Пробудить в них совесть». Она отпивает глоток бордо; и Шарль чуть ли не со слезами на глазах восхищенно глядит на свою красивую и мужественную супругу, которая не боится нарушить мирный обед в гостях, чтобы помочь угнетенным. Что касается Жиля и Вероники, то, похоже, они тоже под сильным впечатлением услышанного.

— Вы правы, — говорит Жиль очень серьезно. — Люди недостаточно интересуются тем, что происходит вокруг. Я с вами согласен. Взять хотя бы атомное вооружение. Кто протестует? В Англии — молодежь и Бертран Рассел. Во Франции — никто. Однако это проблема, которой все должны…

— Позовите, пожалуйста, метрдотеля. Где полоскательницы?.. Антуан, что здесь сегодня происходит? Нам полчаса не подают вина, забывают принести полоскательницы. Вы распустили людей, Антуан. Да, прошу вас. Спасибо, Антуан. Простите, Жиль, я прервала вас. Вы говорили: все должны… что?

— …Все должны быть обеспокоены радиоактивными осадками и тем арсеналом атомных бомб, который уже существует. Но создается впечатление, что либо людям на это наплевать, либо они смирились, настроены фаталистически. Протестует лишь жалкая кучка молодежи, да и то во Франции нет даже маршей против бомбы, публика как бы анестезирована всеобщим процветанием.

— Спасибо, Антуан. Вероника, ты заметила, какие у них здесь красивые полоскательницы? Знаешь, где они их нашли? У Инно всего-навсего. Надо бы и мне их купить. Десять франков штука, это даром. Да, Жиль, вы говорили о походах против бомбы?.. Да, конечно. Но вы не считаете, что это несколько отдает… (она делает паузу, чтобы почувствовали юмор) фольклором?

— Фольклором? — переспрашивает Жиль, растерявшись: она употребила это слово в таком странном контексте.

— А я все же думаю, — говорит Ариана, — если хочешь что-то изменить — нужна сила. Разве нет?

— Никто не протестует, — говорит Шарль, — потому что нет людей с достаточным нравственным престижем, чтобы возвысить голос протеста. Нам недостает такого человека, как Камю.

— Да, к примеру, — говорит Жиль. — Но ведь есть еще Сартр. Почему он молчит? Да, Камю, наверно, высказался бы против бомбы.

— Он непременно бы это сделал, можете не сомневаться, — говорит Ариана иронически-снисходительным тоном.

— А ведь прежде вы очень его любили, — замечает Жиль с улыбкой. — Куда больше, чем я. Похоже, ваше увлечение прошло.

— Увлечение Камю? У меня? — недоумевает Ариана, подняв брови. — Откуда вы взяли?

— Однако мне кажется, я слышал, как вы когда-то говорили про «Чуму», будто это…

— Да никогда в жизни! Это вам приснилось. Либо вы путаете меня с Шарлем, который действительно любил Камю. Возможно. Но я — нет. Конечно, что и говорить, это был весьма достойный человек, в нравственном плане даже безупречный, тут я не спорю.

— Вы, видно, читали статью, которая была напечатана в «Литературе» год или два назад?

— Статью? — спрашивает Ариана уже холодным тоном. — Что-то не помню. Должно быть, я ее не читала. Впрочем, к тому времени у меня уже сложилось мнение о Камю.

И Ариана продолжает говорить о Камю. Она подчеркивает, что он прославился десять — пятнадцать лет тому назад по причинам, лежащим «вне литературы», но что теперь уже можно правильнее оценить его место в национальной сокровищнице. Говорит она все это профессорским тоном, словно стоит на невидимой кафедре. Жиль с интересом наблюдает за ней. Украдкой он поглядывает и на Шарля. Шарль закрыл глаза, на скулах вздулись желваки. Но так как монолог Арианы затягивается, он приоткрывает глаза и слегка откидывает голову назад. Между веками струится голубой, отливающий сталью, неумолимый взгляд.