Вэдей Ратнер - Музыка призраков

Старик с трудом сглотнул, ожидая, что еще она скажет.

– Я пришла к мысли, что, как и этот сралай, каждый человек носит в себе зерно такой музыки. Истину, которую знает лишь он один.

Старый Музыкант почувствовал, что вот-вот не выдержит.

Тира вернула гобой на прежнее место, между лютней и барабаном. Подняв глаза, она сказала:

– Мой отец погиб… – ее голос осекся. – Но я приехала в надежде, что истина не умерла вместе с ним.

В город они возвращались через мост Монивонг над Бассаком. Вдалеке сиял под солнцем Меконг, точно длинное изысканное стихотворение. Прежде чем покинуть храм, Тира поблагодарила почтенного Конга Оула, устроившего ей встречу со Старым Музыкантом. Настоятель спросил, не могла бы она оказать услугу, позволив своему водителю подвезти уезжающего монаха – теперь уже бывшего – до дома.

Доктор Нарунн, как подчеркнуто уважительно и с большим пиететом обращался к нему мистер Чам, называвший врача, согласно обычаю, по имени даже в официальном приветствии. Тира уже знала, что никто никогда не является тем, кем кажется при первой встрече. Она полагала это правдой до известной степени для любого места и человека, но особенно справедливым это казалось в здешней атмосфере убегающих пралунгов. Aurora borealis , вспомнилось Тире, северное сияние, которое она однажды видела из домика своего знакомого у лесного озера, возле или в Миннесоте. Здесь, среди рисовых полей и пальм, где мертвые гуляют и присаживаются рядом с тобой и их вздохи смешиваются с твоим дыханием, можно наблюдать схожий феномен.

Духовное сияние.

– Надеюсь, вы не против…

Лишь через пару секунд Тира спохватилась, что доктор обращается к ней с переднего сиденья.

– Простите, задумалась, – покаянно призналась она.

– Это я должен извиняться, – обернулся он, но тут же снова повернул голову и стал смотреть вперед, смутившись близостью и схожим выражением их лиц. – Надо мне было просто поймать мототакси и не беспокоить вас.

– Никакого беспокойства. – На самом деле Тира предпочла бы побыть наедине с мистером Чамом, который уже привык к тому, что пассажирка подолгу молчит, пребывая глубоко в своих мыслях. Но в Камбодже порой целая семья усаживалась на узкое сиденье мопеда, и Тира не решилась сказать таксисту, что ей хочется побыть одной или хоть не ехать рядом со святым отцом. Видя его бритую голову и вдыхая аромат ладана, пропитавший одежду, не говоря уже об ощутимой ауре безмятежности, окружавшей доктора Нарунна, Тира находила сложным не воспринимать его как монаха. В любое другое время, в иных обстоятельствах она бы от всего сердца обрадовалась обществу доктора. А сейчас его близость лишь усиливала ощущение знакомости, иррациональную уверенность, что она встречала его в иное время и в ином месте.

– Видите, волноваться не о чем, – весело заявил мистер Чам и объяснил Тире, что крюк до дома доктора Нарунна совсем небольшой – всего-то до Белого Здания.

– Ну что ж, спасибо вам еще раз, – сказал доктор Нарунн, проведя ладонью по бритой голове, словно желая откинуть назад волосы. Он будто впервые осознал, как странно выглядит – бритоголовый молодой человек в обычной одежде. – Вы оба очень добры.

Тира с трудом выдавила улыбку: она еще пыталась разобраться в том, что узнала всего несколько минут назад. Пока она не дошла до «коттеджа», ей не приходила в голову такая мысль, но при виде Старого Музыканта, когда в памяти сами собой всплыли забытые стихи подаренного на день рождения смоата, ее обдало жаром иррациональной надежды: а вдруг это отец? Долю секунды, пока они, встретившись взглядами, рассматривали друг друга, невозможное предположение взорвалось внутри. Тира знала – это невозможно, однако к горлу подступило давно заготовленное обвинение: «В прошлый раз, папа, ты меня обнял на прощанье и оставил среди осколков надежды слушать эхо твоих удаляющихся шагов…» От этих слов она всякий раз невольно содрогалась.

На подкашивающихся ногах пройдя за стариком в хижину, Тира, в смятении от приступа давней, детской острой тоски, спросила, можно ли присесть. Примостившись на краешке бамбуковой кровати, она разглядывала Старого Музыканта, отмечая закрытый повязкой левый глаз, постоянно прищуренный правый, рубец, рассекающий лицо почти надвое, свидетельство жестокости, клеймом оставшейся на коже. В разговоре она упомянула название их семейной усадьбы и подождала, не мелькнет ли на лице Старого Музыканта печаль от потери имения. Но у него не дрогнула ни одна черточка. Глупо было надеяться, что это ее отец.

Они вели напряженно-вежливую беседу, а девушка подмечала движения Старого Музыканта, разглядывала его профиль, когда он повернул голову, его рост и фигуру. «Он никак не гигантского роста, – думала она, – но и не коротышка для камбоджийца». Она не могла понять, почему собеседник кажется меньше, словно его точит тяжкий недуг. Возраст и страдания согнули этого человека или виной тому темная, с низким потолком хижина? Тира представила его высоким, каким когда-то ей казался отец. В детстве она верила, что папа может дотянуться выше вершин уносящихся в небо пальм и поймать для нее птицу. Нет, она никогда раньше не встречала этого человека, но отчего-то он казался смутно знакомым.

Кто же этот сломленный человек, этот оборванный, изуродованный пытками бедняк? Из какой бездны или мрака он восстал, какое послание из мира мертвых принес? Где ее отец? Лежит в земле, как остальные родственники, или где-то живет палимпсестом прежнего себя, изменившись до неузнаваемости? Какие воспоминания, какую историю таит этот старый музыкант в глубинах своего замутненного зрения? Какое новое горе он ей готовит?

– Не слишком сильно холодит кондиционер? – прервал ее мысли мистер Чам, поглядывая на пассажирку в зеркало заднего вида. – Вы дрожите.

Тира, не понимая, уставилась на него, не зная, отчего дрожит – от кондиционера или от холода, распространяющегося изнутри. Белое хлопковое платье с короткими пышными рукавами, которое Тира считала идеальным для поездки в храм – удобное и скромное, сейчас отчего-то казалось неуместным. Она потерла предплечья и крепко обхватила себя:

– Да, немного.

Мистер Чам тут же выключил кондиционер, а доктор Нарунн размотал крому и протянул Тире.

– Пожалуйста, – сказал он и, видя, что она колеблется, пошутил: – Почти не грязная, клянусь.

Она поблагодарила, смущенная, что не может сейчас ответить шуткой на шутку, подхватить непринужденный тон, и завернулась в клетчатый сине-белый шарф. От него пахло воском, ладаном и мускусным теплом чужой кожи, а в складках перешептывались заклинания. Тире захотелось закутаться в крому , зарыться в нее носом.