Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц [litres]

Дети толпились у дверей кабинета, заглядывали внутрь. Заман мягко шикнул на них.

– Я и сам люблю Герат. Город художников и писателей, суфиев и мистиков. Знаете старую шутку: тут шагу нельзя ступить, чтобы ненароком не пнуть в зад какого-нибудь поэта.

Азиза, стоящая рядом с Лейлой, всхлипнула.

Заман сделал круглые глаза:

– Ты что это вдруг? Плакать не надо. Тебе у нас будет весело, малышка. Тяжело кажется только поначалу. Улыбнись-ка. Ну вот. А то я уж думал, придется кукарекать или кричать по-ослиному, чтобы тебя рассмешить. Вон ты какая миленькая.

Он позвал уборщика и велел присмотреть пока за Азизой. Девочка уцепилась за Мариам.

– Мы собираемся поговорить, – сказала Лейла. – Я сейчас приду. Ладно?

– Давай-ка выйдем на минутку, Азизаджо, – мягко произнесла Мариам. – У мамы будет разговор с Кэкой Заманом. Идем-ка.

Оставшись с Лейлой наедине, Заман спросил, в каком году девочка родилась, чем болела, кто ее отец. Странное чувство охватило Лейлу при ответе на последний вопрос: ведь ее ложь на самом деле была правдой.

По лицу Замана было не понять, верит он ей или нет.

– Мы в нашем детском доме всегда принимаем слова матерей за чистую монету, – сказал он, – и не унижаемся до проверок. Если женщина говорит: муж умер и мне нечем кормить детей, – значит, так оно и есть.

Лейла разрыдалась.

Директор бросил ручку на стол.

– Мне так стыдно, – пролепетала Лейла, прижимая кулачок ко рту.

– Посмотрите на меня. Лейла подняла глаза.

– Вы тут ни при чем. Слышите? Тут нет вашей вины. Вся ответственность падает на этих дикарей. Мне стыдно за то, что я тоже пуштун. Они опозорили мой народ. Вы не одна такая, сестра. К нам все время приходят матери вроде вас, все время, и жалуются, что им нечем кормить детей, потому что талибы запретили им выходить из дома и не разрешают работать. Так что не вините себя. – Заман наклонился к ней поближе: – Я все понимаю.

Лейла вытерла глаза краешком бурки.

– Что касается моего детского дома, – вздохнул Заман, – сами видите, в каком он состоянии. Денег ни на что не хватает, и мы вынуждены вечно изворачиваться. От талибов мы не получаем почти ничего. Но делаем, что можем. Аллах милостив, милосерден, и питает, кого пожелает, без счета. Азиза будет сыта и одета. Это я вам обещаю.

Лейла закивала.

– Вот и ладно, – дружески улыбнулся Заман. – Только не надо плакать. Не годится, чтобы она видела вас в слезах.

– Да благословит вас Господь, брат, – всхлипнула Лейла.

Но когда пришла пора прощаться, все пошло насмарку. Этого-то Лейла и опасалась.

Азиза впала в отчаяние.

Ее пронзительные крики долго еще слышались Лейле, страшные картины так и маячили перед глазами. Вот Азиза вырывается из тонких мозолистых рук Замана и вцепляется в мать, да так, что не оторвешь, вот Заман хватает Азизу в охапку и быстро уносит за угол, вот Лейла с опущенной головой бежит по коридору к выходу, пытаясь сдержать рыдания…

– Я чувствую ее запах, – призналась Лейла Мариам, когда они уже пришли домой. – Она так пахнет, когда спит. А ты не чувствуешь?

– Ой, Лейла-джо, – тяжко вздохнула Мариам, – лучше перестань. Не надо думать об этом. Хорошего-то все равно ничего не придумаешь.

Поначалу Рашид провожал их – Лейлу, Мариам и Залмая – до приюта и обратно. Конечно, своим мрачным видом и ворчанием он изо всех сил старался дать понять, какое одолжение делает.

– Я уже немолод, – гудел он, – у меня ноги больные. Тебе, Лейла, дай волю, ты бы меня в землю втоптала. Только не выйдет у тебя. Выкуси.

За два дома до приюта Рашид останавливался и предупреждал, что ждет не больше пятнадцати минут.

– На минуту опоздаете – пойдете назад одни.

Как Лейла ни настаивала, ни упрашивала, ни увещевала, Рашид стоял на своем. Свидания получались – короче некуда.

Мариам тоже очень скучала по Азизе, только, по обыкновению, не жаловалась, помалкивала. А вот Залмай спрашивал про сестру каждый день и молчать не собирался. Такой скандал закатит, такой рев поднимет – только держись.

Порой Рашид останавливался на полпути, ссылался на боль в ноге и поворачивал домой. Никакой хромоты при этом заметно не было. А то его ни с того ни с сего начинала одолевать одышка.

– У меня точно что-то с легкими, Лейла, – говорил он, закуривая. – Сегодня мне не дойти. Может, завтра полегчает.

Лейла чуть не плакала от возмущения и бессильной ярости.

И вот в один прекрасный день Рашид объявил Лейле, что больше с ней никуда не пойдет.

– Я и так день-деньской ношусь по городу в поисках работы. Устаю ужасно.

– Тогда я пойду одна, – взорвалась Лейла. – Тебе меня не удержать. Слышишь? Можешь меня побить, но Азизу я не брошу.

– Делай как знаешь. Только мимо талибов тебе не прошмыгнуть. Я тебя предупредил.

– Я с тобой, – вызвалась Мариам.

Но Лейла была против:

– Сиди лучше дома с Залмаем. Если нас втроем остановят… Не хочу, чтобы он видел.

Теперь Лейлу больше всего занимало, как пробраться к Азизе незамеченной. Поди, попробуй. Начнешь переходить улицу – а талибы тут как тут. «Как зовут? Куда идешь? Почему одна? А муж где? А ну поворачивай оглобли!» Если дело ограничивалось головомойкой или пинком под зад, считай, повезло. А то ведь всякое бывало. Дубинки, розги, кнуты. Или просто кулаки.

Однажды молодой талиб отлупил Лейлу антенной от радиоприемника. И присовокупил:

– Попадешься мне еще раз, бить буду, пока молоко матери из костей не выступит!

Дома пришлось лежать на животе и шипеть от боли, пока Мариам делала примочки, – вся спина и бедра оказались исполосованы. Но обычно Лейла так легко не сдавалась. Сделает вид, что направилась домой, а сама улучит минутку – и в переулок. Случалось, ее ловили и допрашивали по три-четыре раза на дню. Случалось, в ход вновь и вновь шли кнуты и антенны. И несолоно хлебавши – домой.

Жизнь научила: отправляясь теперь к дочке, Лейла старалась натянуть на себя побольше, даже в жару. Два-три свитера под бурку – и уже не так больно.

Но игра стоила свеч. Если получалось ускользнуть от талибов, Лейла проводила с Азизой целые часы. Они усаживались во дворе рядом с качелями (вокруг гомонили другие ребятишки, к кому пришли мамы) и разговаривали. Азиза рассказывала, что они последнее время проходили.

Оказывается, Кэка Заман каждый день обязательно давал им уроки, в основном чтения и письма. Но иногда это была география, иногда – природоведение, иногда – что-то еще.

– Только нам приходится задергивать занавески, чтобы талибы не увидели. У Кэки Замана уже заранее приготовлены спицы и клубки шерсти. Мы тогда прячем книжки – и за вязание.

Однажды во дворе приюта Лейла увидала женщину средних лет с неприкрытым лицом – накидка была поднята, – у которой в приюте было трое мальчиков и девочка. Лейла сразу узнала резкие черты и густые брови – правда, голова седая совсем и рот запал, – и перед глазами встали черная юбка, цветной платок, иссиня-черные волосы, туго стянутые на затылке в узел. Эта самая женщина запрещала ученицам закрывать лицо: ведь мужчины и женщины равны, и если мужчины не носят накидок, то и женщинам это ни к чему.