Анна Михальская - Порода. The breed

Издалека донесся шум магистрали. Значит, хоть в этом я не ошиблась.

Через два часа я была у окраинного метро, в сумерках вошла в дом. Все было тихо. Подняла связку ключей со стола, сунула в прозрачную папку с бумагами, убрала в шкаф с одеждой — на самое дно, подальше в угол. Снова вернулась к окну. Солнце село, и только перистые облака китайским красно-золотым веером расходились над рекой.

Тоска была непривычно острой. Пустынные набережные, мост — все казалось серой гранитной тюрьмой. И зачем это яркое небо, этот вечный укор свободы…

И когда зазвонил телефон, я схватила трубку, как утопающий хватается за соломинку.

— Анна? — раздался издалека незнакомый голос, — это Анна Терновская?

Тут я поняла, что звонок был междугородний.

— Анна, это Юрий, Юрий из Смоленска. — Я вспомнила: историк-краевед. Светлое озеро. Туман. Но голос был тяжелый, как камень на шее.

— Анна, у меня плохие новости. — Пауза. — Очень плохие.

— Что?

— Володи Быкова больше нет. Это случилось позавчера.

— Нет!

— Я звоню вам, Анна, не потому, что он просил. Он не думал, что… Ну, в общем, он не пережил операции. Скончался на операционном столе. Никто не знал, что… Он не ожидал такого исхода. И никто не ожидал.

— Боже мой. Как же …

— Я звоню вам, Анна, потому, что мы знаем, что он очень ценил эти отношения… И мы решили, что необходимо вам сообщить. Я звонил вчера, звонил ночью — думал, успеете на похороны. Но никто не брал трубку.

Я вспомнила ночь среди борзых щенят в вагончике. И день накануне — всю эту суету с англичанами, аэропорт, выпивку… И ночь перед этим…

— Так я не успела?

— Нет, к сожалению. Похороны были сегодня.

— Но от чего… Что случилось?

— Не хотелось бы об этом говорить… Ну, слушайте. Цирроз. Водка-то на всех по-разному действует. На кого как. Он вообще себя очень неплохо чувствовал, и вдруг такое…

— Я приеду. Позже. На могилу. Куда мне ехать?

— Приезжайте, Анна. В Туманово. Райцентр около Вязьмы. Он родился там. Там и старики его живут. До Вязьмы от Москвы на электричке, потом на автобусе. Легко. Просто я встретить вас не сумею. У меня занятия. Я ведь преподаватель — в пединституте, где мы с Володей учились. Тут, в Смоленске. Еще раз выехать не смогу.

Мне оставалось только поблагодарить и проститься.

Что ж, — думала я ночью. — Поеду завтра же. Только высплюсь. Спать-то надо. А сна нет — ни в одном глазу. Если так дальше пойдет, ни в какое Туманово ехать нельзя. Туманово… Туман над озером. Туман над морем. Остров Туманов — Эйлеан A’Хео… Озеро Упсунур… Ключи в шкафу — ключи от дома над рекой… Если нет сна, лучше встать. Уже и светает.

Шум машин на мосту, на набережных становился все слышнее. Пели троллейбусы. В Москве начался рабочий день. Я включила «Радио-ретро».

— Нас утро встречает прохладой, — подбадривали меня вечно молодые голоса, и все звенели в памяти, пока мои каблуки стучали по серому асфальту, вниз по улице Герцена, к Зоомузею. А может, это звенели осенние синицы… Ах, сентябрьская Москва… Пробраться в арку, во двор музея, подняться по серо-желтым ступеням старого здания МГУ, найти нужный коридор и нужную дверь на психфаке, выпросить у знакомой — теперь завлаба зоопсихологии — упаковку димедрола. Вот и все. И крепкий сон обеспечен. Хорошо, что не придется проходить мимо Консерватории… Там, на лавочке, ждал меня когда-то Володя Быков, и день был такой же осенний, и даже туфли похожие — алые, как испанская роза…

В коридорах было темновато, где-то в самой глубине извивов науки, нервно подрагивая, тускло светила люминесцентная лампа. Пахло мышами. Я отворила дверь.

За столом, заваленным катушками, проводами, чашками Петри, квадратиками и кружочками из цветного картона, ссутулился перед клетками с крысами приземистый широкоплечий человек в белом халате. Что-то смутно знакомое почудилось мне в очертаниях его недвижной фигуры.

Я кашлянула.

Поглощенный крысами наблюдатель не шевельнулся. Зато шевельнулись крысы — их носы задергались, лапы задвигались, хвосты воинственно задрались. Одна тяжело брякнулась на пол клетки.

— Ч-ч-черт, — сказал человек и обернулся. — Опять опыт сорвали!

Это был Великий Дрессировщик — оплот гуманизма в отечественной кинологии, сам Валерий Вурлаков.

— Валера! — не веря глазам сказала я, — вот не ожидала! Неужели — научная работа? Боже мой! При твоей-то занятости! Какой же ты все-таки молодец!

— А, Анькя-э! — ответствовал Валера сумрачно. — А ты тут какими судьбами? К Наташке, что ли? Не ожидал! Наташки нет, на дачу уехала — яблоки собирать.

— Ну, я пойду тогда.

— Да ладно, посиди уж, — вдруг услышала я, — чайкю попьем… А то я тут один, скучно. — И Валера засуетился с чайником, засобирал по столам чашки, звякнул алюминиевыми общепитовскими ложечками…

Я села к столу, покрытому несвежей фильтровальной бумагой… Крысы пристально всматривались мне в глаза своими рубиновыми капельками с фиолетово-прозрачной радужкой.

— Но Валера, — начала я, — как это ты тут?

— Да вот так, — сказал гуманный дрессировщик, ожесточенно размешивая сахар и с силой брякая ложкой по стенкам чашки, — так вот, понятно?

— Не очень.

— А так, что… Ну ты, в натуре… Ты ведь это, того… Не трепись особо-то…

— Не буду.

— Точно не будешь?

— Нет.

— Ну, в общем, лаборантом я тут. Изучаю.

— Что? — от изумления я еле шевелила губами.

— Интеллект ихний. — И Вурлаков мотнул низколобой головой в сторону крыс.

— Зачем??

— А интересно мне. Проблематика открывается, знаешь… Богатая…. — И исследователь уныло заглянул в свою пустую чашку.

— А другие богатства как же? Зеленые? — не удержалась я. — Перспективы у тебя еще позавчера были зеленые такие! Как тропический лес!

— Не трепись — скажу. Не будешь?

— Не буду.

— Обломчик вышел.

— С зеленью?

— С собачкой. С черненькой такой, … ее мать.

— С какой собачкой? И не ругайся, будь любезен.

— Да с той самой. Начальничка нашего, верха городского.

— Она что, тебя укусила? Порвала? Незаметно вроде.

— Порвала. Только не меня. Меня фиг порвешь.

— А кого?

— Да супружницу его, … мать.

— Ну, ты опять. Перестань ругаться. Ну, в общем ясно. Поведенческие проблемы не решились. Не поддались гуманной дрессировке. Оперантное обучение сплоховало.

— Аньк, ну, вы, женщины, стервы все-таки. Все стервы. Я же с тобой по-хорошему… Раскрываюсь просто как на духу, а ты все за свое. Мелко. Мстительная стерва. Все вы так.

— Ну, извини, — сказала я искренне. — Прости, что уж там.

— Ладно, — сказал Валера. — Еще чаю хочешь?

— Я за димедролом пришла. У меня, кажется, она.

— Кто «она»?

— Она самая, помнишь? Про которую ты мне той зимой рассказывал.