Бронислава Бродская - Биарриц-сюита [СИ]

Этот рейс открыли совсем недавно. Теперь можно было прямо летать Москва-Биарриц безо всяких пересадок в Париже. Люди толпились в терминале, кто-то сидел на неудобном черном кресле, листая газеты, вперемежку разбросанные где попало, кто-то с отрешенным видом рылся в своем планшете, некоторые лениво переговаривались со спутниками, через каждые пару минут поднимая голову к стойке, где праздно стояли служащие компании в пригнанной синей форме. Посадку почему-то не объявляли, хотя было пора. Около открывавшихся в рукав дверей стояла кучка возбужденной молодежи. Было всего 8 утра, люди очень рано встали, долго по пробкам добирались до Шереметьева, из-за этого многие казались сонными, раздраженными, и уже усталыми. К ребятам у дверей, которым не сиделось, это не относилось. Они галдели, громко разговаривали, кто-то то и дело смеялся.

Михаил сидел недалеко от выхода на телетрап и пытался их не слушать. Все эти неуместные с утра пораньше смешки его глухо раздражали, но он, давным-давно привыкнув к поездкам, понимал, что хохотать они не перестанут и в самолете, но что ему следует от всех отвлечься и постараться сосредоточиться на своих заказчиках, двух русских бизнесменах из Кирова. Для них поездка во Францию была желанной. В Биаррице они оба никогда не были, и возможно даже не слышали о таком городе в предгорьях Пиренеев, на самой испанской границе, городе басков. Закрыть глаза у Михаила не получалось, так как то один то другой клиент задавали ему беспрестанные вопросы, называя его Михаилом Александровичем. Михаил был с ними терпелив, привычно улыбаясь, он старался их развлечь, как можно красочнее представляя культурную программу. Эти плотные провинциальные мужики-бизнесмены в плохо сидящих тесноватых костюмах, в светлых рубашках с запонками, его интересовали, и даже очень. Они должны были подписать контракт с французской фирмой, в которой он давно работал, на поставки оборудования на их завод. От подписания этого довольно крупного и выгодного для французов контракта зависела его собственная комиссия. Дядьки кровь из носу должны были «повестись» на презентацию, на красочные слайды и коммерческую выгоду всего своего заказа. Никто, разумеется, не говорил ни на одном иностранном языке, и Михаилу Александровичу придется участвовать в переговорах в качестве технического переводчика, и от его убедительности будет зависеть исход сделки. Как правило у него все получалось, но не всегда. Он допускал, что придется возвращаться из безразличной ему Франции без подписанного контракта, ничего не заработав. Ему уже давно было все равно, куда лететь, в каком европейском городе будут переговоры. Гостиницы и рестораны, где, к сожалению, приходилось пить, изображая из себя «русский характер» и свойского мужика, не запоминались. Михаил спал плохо, даже и дома, а уж в командировках совсем ни к черту. Сказывалось напряжение, ненужный алкоголь и необходимость переводить шуточки соотечественников. На переговорах он напрягался, но это была привычная, конкретная работа, он, инженер, всегда прекрасно разбирался в предлагаемых его фирмой товарах и услугах по поставкам и монтажу продукции.

А вот все, что было за рамками переговоров давалось ему труднее: надо было ходить в какие-то галереи, музеи, концерты. Отказаться было бы неприлично. Французы, пытаясь завлечь русских клиентов, показывали им местные достопримечательности, тем более, что с национальной гордостью у французов всегда все было хорошо. Русские изо всех сил делали вид, что им все интересно, что они ценят культурную программу, но самое для них интересное были рестораны. Они настороженно смотрели вокруг, изучали меню, пристально смотря на цены, и Михаил знал, что они обязательно сравнивают эти цены с ценами в своих ресторанах, мысленно переводя евро в рубли.

Заказывали обязательно водку, русские поначалу держались, но потом, перейдя определенную черту, забывались и пили много, с каким-то нарочитым фасоном, громко разговаривали, рассказывали анекдоты, переводить которые была мука, тем более, что в анекдотах, часто несколько скабрезных, были отражены русские реалии, которые европейцы все равно не понимали. Михаил ненавидел эту часть своей работы, но она была неизбежна и он, стиснув зубы, терпел, пытаясь выглядеть «своим» для русских, и давая понять «хозяевам», что он не забыл, на кого он работает, и что им всем от русских надо. Иногда приходилось идти на «шоппинг». Если мужчины пытались что-то купить своим женам, это было еще пол-беды, но иногда кто-нибудь из русских брал с собой жену, и тогда начинался кошмар. Изредка дама ходила в торговый центр одна, но, если, она была не очень-то в себе уверена, Михаила Александровича просили с ней «разок» сходить. Деваться ему было некуда, и он шел. Иногда, дама покупала себе ворох одежды и счастливая возвращалась в отель, но потом ей многое переставало нравиться или не подходило по размеру, и тогда Михаилу уж точно приходилось идти в «бутик» сдавать ненужные шмотки. Некоторые женщины не могли бы без него справиться. К несчастью на этот раз с одним из заводских была жена, типичная провинциальная «дама», на высоких каблуках, которые бы не одна европейка никогда бы не надела в дорогу, в обтягивающей кофточке с большим вырезом, через который была видна развилка между грудями, на которой виднелся золотой крестик с бриллиантами. Мадам Михаилу представили, какая-то не то Настя, не то Даша. Он спросонья не запомнил, хотя понимал, что в результате ему это придется выучить.

Отношение русских к его персоне, он это знал, было двойственным: с одной стороны, он был «обслуга». Богатые русские бизнесмены не могли не понимать, что комиссия Михаила зависит от того, согласятся они подписать контракт или нет. Деньги-то были у них, они могли их потратить, и дать ему заработать, или искать другую фирму, посговорчивее и подешевле, оставив Михаила ни с чем. Но с другой стороны, Михаил работал не на них, а на французов, они не были его «боссами», не могли ему приказывать или быть с ним запанибрата. Он говорил совершенно свободно на английском, знал что-то такое… книжное, в общем-то никому ненужное, никчемное, но… он был москвич, а они — нет. Они привыкли все покупать, а он ничего не покупал, причем, они это чувствовали — не из-за денег, а из-за нежелания «иметь», которого они не понимали. Он, этот москвич, пожилой еврей, был другой: он от них зависел, но и они от него почему-то тоже.

Боковым зрением Михаил увидел, что девушка за стойкой взяла микрофон и объявила посадку. Первыми к дверям прошли какие две семьи с маленькими детьми и парочка толстых мужчин, пассажиры первого класса, от которых пахло дорогим парфюмом, впрочем, слишком сильно. Потом все как-то разом зашевелились, задвигались, подхватили свою ручную кладь, и около дверей образовалась очередь. Михаил поставил на колеса свой видавший виды кабин-кейс и вместе со своими попутчиками двинулся по коридору.