Наталия Мещанинова - Рассказы

Твои разговоры со мной перед сном, когда я — о, чудо — вдруг сплю в твоей кровати, и ты мне рассказываешь про свою работу, про овец каких-то и коз, и страусов. И я жмурюсь от удовольствия и сладко засыпаю.

Твое любование мною, обожание, когда я бешусь, кривляюсь, изображаю Филиппа Киркорова, Кузьмина и всех исполнителей, которых ты любила. Когда я надеваю немыслимые тряпки на себя — и ты, как истинный фанат аплодировала мне — «Артистка, артистка растет!» Твои объятья, очень резкие, поцелуи всегда стремительные, как в советском кино, когда немного больно щекам. Твои подарки — куклу Золушку, которую можно было переодевать, Карлсона, которого я всегда наказывала за непослушание — как и ты меня — лозиной дерева ивы, растущей под нашим окном и всегда зеленеющей раньше других лозин по весне…

Я открываю глаза и теперь у меня есть силы улыбаться тебе и говорить с тобою мягче.

Я поддерживаю в себе искусственно те чувства, которые не имею права потерять. Не хочу потерять.

Но меня не хватает надолго. Ты снова скажешь какую-нибудь глупость, и я взрываюсь. Меня никто на свете не способен так качественно взорвать, как ты.

Мы сидим вдвоем на кухне, и ты говоришь:

— Знаешь, ты такая толстая, даже не знаю в кого. У нас все худые были.

Я так вообще до сорока лет такая худая была, что даже не знаю, все говорили — маленькая дюймовочка. Сейчас конечно, я толстая, но это уже понятно. Но вот зато, когда я теперь толстая, то стала похожа на Екатерину Вторую. Я — Екатерина Вторая! Всегда хотела быть Екатериной Второй. Я, кстати, как Екатерина царица Вторая, привезла вам хорошую краснодарскую погоду. А то вы тут прозябаете. А я вот привезла жару. Видишь?

— Знаешь, мой Леня сказал — этот сарафан можно отдать нищим. Он просто меня старит. Нееее, Леня не знает, сколько мне лет. Что ты! Не дай бог! Я, кстати, скорую поэтому никогда не вызываю, если мне даже сильно плохо. Там же тетя приходит и сразу с порога спрашивает — сколько полных лет? Неее. Я при Лене скорую никогда не вызову. У меня вообще столько трав собрано и засушено, они мне как скорая. Я вот алой пила с медом, у меня, правда, потом аллергия по телу пошла, что пришлось скорую все-таки вызвать. У меня на подоконнике алой такой растет, приедешь, я тебе отрежу, в Москву заберешь, а то вам там лечиться нечем совсем.

— Знаешь, я купила тебе тулупчик 52 размера. Что? Не будешь носить? Ну хороший, смотри, какой тепленький. Коричневый как раз. Я помню, ты всегда любила коричневые замшевые куртки. Нет? Ну че ты орешь? Ну. отдай тогда, кому подойдет. Да ладно-ладно, не тратила я деньги, не покупала я его, мне отдала одна женщина, ты знаешь, такая хорошая женщина, она тоже стихи пишет.

— Знаешь, что храм Василия Блаженного построили еще до Христа? А что в Википедии? А что такое — Википедия? Ну и что, что там пишут! Какой Иван Грозный! Это языческий храм, говорю тебе, это еще наши предки построили, еще даже Москвы не было. Это языческий храм в честь бога Ра! Говно вся эта ваша Википедия, что ты! Я тебе книжку дам почитать, там вся правда написана!

— Знаешь, что дольмены лечат от рака? У нас одна женщина пила настойку календулы и сидела возле дольмена целых три месяца — и вылечилась от рака. Ты проверялась на рак? Я вот не пойду никуда проверяться, я знаю, то надо делать, если че. У нас все там лечатся на дольменах. От бесплодия тут женщину вылечили. Еще там люди приезжают через костры прыгать. Но это не рядом с дольменами. Там рядом нельзя костры, там можно только лечиться. Костры мы жгем на речке, там внизу под горой. Я вот по углям пошла, Наташенька, так здорово! Правда, обожглась сильно, конечно. Надо пятки иметь такие, с наростами, чтобы не обжигаться. Это как знаешь, такие рукавички есть силиконовые для того, чтобы кастрюли снимать с плиты, а есть пятки у людей с наростами, вот они по углям могут весь день ходить, хоть бы хны. У меня тоже есть наросты, но как-то не знаю, не помогли. В общем, болели в тот раз ожоги долго. Может, еще попробую, уже какой-то иммунитет будет от огня на пятках.

— А вот на этой фотографии Степа с какой-то девочкой сидит, смотри, она какая красивая! А он в нее не влюбился разве? Смотри какой носик! Не знаю, прямо красивая. Актриса? Актриса, да. Ты, помнишь, тоже хотела актрисой стать. Но с твоей внешностью. Правильно, кстати, режиссер — это власть. Это хорошо, всеми командовать. Хотя красивого мужика все равно не удержать. Знаешь, мне мама говорила: красивый мужик — всегда чей-то еще. Поняла? Ухо востро! Не, ну эта девочка, ну чудо, очень красивая.

— Слушай, ты, конечно, очень нервная. Ты, когда была маленькая, ты такая была хорошенькая, так слушалась меня! Такая нежная была! Всегда меня обнимала! Ты че такая грубая щас?

— МАМА, Я ИДУ КУРИТЬ И СПАТЬ.

Мама, я иду курить и спать, а еще я напьюсь. Ты говоришь непроходимые глупости, я могу их слышать, только когда напьюсь.

По-трезвому — я не могу это слушать, извини. У меня кровь закипает, мне вредно, я тоже имею свои болезни, и одна из них — мигрень, а другая алкоголизм. Ты своими текстами провоцируешь их обе. Мама, помолчи, почему ты так не ценишь тихий вечер!

Мама.

Я уже не готова на жертвы.

Да и ты, конечно.

— Мама, может, ты останешься еще на пару дней? Год не виделись.

— Да что ты. У меня там кизил цветет, помидоры надо поливать, там грядки, там лучок, там.

— Мама, приедешь летом?

— Каким летом, там помидоры-огур- ки созревают, там пчелы, куры, там.

У меня, мама, — летом съемки, кастинги, экспедиции, репетиции, монтажи, футажи, хуежи.

Короче, ма.

Суть в том, что мы друг другу не нужны.

Когда случилось так, что я стала от тебя беситься, а ты меня бояться?

В какой такой роковой момент хороший аналитик мог бы заявить — эти двое теперь отдельно.

Ты, наверное, думаешь, что вся беда пошла с того момента, как я села в самолет и улетела от тебя в дали дальние. Вопреки твоей сформировавшейся мечте о том, что я — младшая дочь — буду у кровати сидеть и стаканы с водой тягать. И умрем мы в лучшем случае в один день, в худшем — я еще годок поживу. Но все равно — уж по крайней мере до твоей смерти я все же буду при тебе. Но!

Младшие дочери в сказках за Аленьким цветочком хуярят. Вот и я. Туда же. Уехала, испарилась, ищи-свищи предательницу корней.

Но и не в этом, конечно, суть того, что мы теперь сидим на диване — две чужие. И ты трогаешь мое плечо, а я дрожу от протеста.

Как, когда, каким образом получилось, что я от слепой, непостижимой, кровоточивой любви, за которую я без прикрас могла, не моргнув, убить, шагнула в ненависть. Как из Солнца в тень пересекла границу на Луне.

Ты вряд ли возьмешь на себя смелость подумать, что уже давно не любишь меня. Это для тебя будет святотатство, нарушение табу. Ты не любить можешь только чужих, но своих — обязана. И мне так хочется, так хочется тебя осудить, ткнуть тебя лицом в ложь, в равнодушие и эгоизм. И каждый раз, когда мы встречаемся, я трачу на это все наше время, а когда ты уезжаешь — рыдаю от сиротливости. Не хватает тебя. До одури, до спазма в животе. До кошмарных снов, где я теряю тебя навсегда.