Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— А еще плита у них электрическая, вот! — похвасталась Танюшка.

— А я все не нарадуюсь, что ты, доченька, не будешь с дровами мучиться. Нам, видишь, газ который год провести не могут, а там — электрическая плита.

— Насчет газа надо райсовет теребить, — ответила Настя. — Меня там кто послушает? А ты, мать, ленишься все сходить…

— Да некогда мне!

— Дрова колоть зато время есть.

Настя вообще частенько переругивалась с матерью, поэтому сердце у Танюшки опять сжалось.

Белые ночи достигли своего апогея, в такую пору только бы гулять да гулять, а для Танюшки все вроде бы уже состоялось, и теперь ей была одна дорога — в загс. Оставалось только сдать последний экзамен и пережить свои последние дни в родительском доме. Вряд ли они когда-нибудь еще будут вот так смеяться втроем. Катя вон вышла замуж, фамилию сменила и стала почти чужой. Теперь Танюшке придется точно так же оторваться от мамы и от Насти. Правильно невесты в старину рыдали, больно это — родительский дом покидать, и ведь уже навсегда.

В тот день, когда Сергей привел Танюшку знакомить с родителями, на ней был белый платочек, который подарила мама, потому что в начале апреля ударил мороз и даже выпал снег. В прихожей, сняв пальто, она оставила платок на плечах, потому что квартира показалась прохладной. А мама Сергея, удивительно молодая, с копной коротких каштановых волос, ласково провела ладонью по ее щеке и вежливо так сказала:

— Что ж вы, Танечка, в платочке ходите, как деревенская девушка? Вам, конечно, к лицу, а все же лучше красивую шляпку подобрать…

Танюшка неловко ойкнула, спешно стянула с плеч платок и в этот момент внезапно ощутила, что как будто бы разомкнула мамины руки: пока платок на плечах лежал — это мама ее обнимала.

На лице у Вероники Станиславовны — так звали маму Сергея — постоянно обитала легкая чуть насмешливая полуулыбка, и от этого Танюшка чувствовала себя жутко неловко, как будто эта женщина втайне посмеивалась конкретно над ней, ее простоватыми манерами и даже желанием вымыть за собой тарелку после совместной трапезы.

— Ну что вы, Танечка, за гостями всегда убирает хозяйка.

И вроде бы Вероника Станиславовна совершенно искренне призналась ей, что всегда мечтала о дочке и тут вдруг неожиданно ее обрела, да еще настоящую сказочную красавицу, Танюшка чувствовала в ее голосе плохо скрытую фальшь. Или так ей только казалось? На силикатном заводе люди жили бесхитростные, простые, рубили правду-матку в глаза. Не приглянулся кому ее платок, так прямо бы и сказали: «Чего вырядилась, как кулема».

Потом, будущую свекровь еще очень длинно звали. Ну разве можно по десять раз на дню произносить «Вероника Ста-нис-ла-вов-на»? А мамой называть совершенно чужую женщину язык не поворачивался. Какая она ей мама — эта насмешливая женщина с зеленоватыми глазами? Мама, она вот — родная, своя, теплая. К ней можно прижаться, шепнуть на ухо самую большую тайну, пожаловаться и даже вместе поплакать.

Вероника Станиславовна варила необыкновенный кофе с корицей, гвоздикой и чем-то еще, который полагалось пить из малюсеньких чашечек, и это было, в общем-то, правильно. Много такого кофе не выпьешь: сердце начинало бешено колотиться после нескольких глотков, хотя Танюшкины мама Айно и бабушка Хайми тоже любили кофе. Однако на силикатном заводе продавались только суррогатные напитки «Народный» и «Курземе», которые можно было дуть на ночь большими чашками, и на крепкий сон это ничуть не влияло.

— Какие у вас прекрасные волосы, Танечка, — отметила Вероника Станиславовна, потягивая кофе почти незаметными глоточками. — Вы пользуетесь особыми шампунями? Или промываете травяными настоями?

— Нет, что вы… В баню хожу раз в неделю, а там какие настои? Обычный шампунь из магазина, а мама вообще хозяйственным мылом голову моет, говорит, раньше и не знали ничего другого. И волосы у нее знаете какие…

Вероника Станиславовна долго и выразительно посмотрела на мужа все с той же полуулыбкой.

Прокурор Ветров до сих пор хранил молчание, только очень внимательно, не отрываясь, изучал Танюшку синими глубокими глазами, которые так хорошо сочетались с его стальной сединой. Конечно, Сергей походил на отца, особенно тяжелым волевым подбородком, он-то и рождал ассоциацию с Джеком Лондоном. Но глаза и волосы подарила ему Вероника Станиславовна вкупе с полунасмешкой в словах и во взгляде. Сергей даже в любви признался как-то полушутя: мол, вот ведь какая история вышла, втрескался я в тебя, Татьяна Брусницына…

Как же она будет жить в одной квартире с этим серьезным дядькой? Хотя тогда еще ничего не было решено наверняка. Сергей что-то говорил о жилищном кооперативе, который вроде бы уже строится, но некоторое время все равно придется пожить в этой огромной прокурорской квартирище, в которой можно запросто заблудиться. В общем, в тот самый первый раз Танюшке сделалось очень страшно. Ну а когда мама приехала со своими банками к Ветровым знакомиться, стало вдобавок непереносимо стыдно — за маму и за себя, потому что вдруг открылась их сермяжная бедность, сквозящая в каждой детали, в брошке с черными камешками на мамином кримплене, в грубых маминых руках и перелицованном вечном пальтеце. Хотя в СССР вроде бы все равны, и Сергей, наверное, тоже так считал, если решил жениться на девушке с силикатного.

Танюшка, конечно, понимала, что ей придется худо-бедно окончить университет, никуда не денешься. Без диплома она в семье Ветровых вообще не человек, но другие ведь как-то умудрялись учиться и одновременно рожать детей. И вот теперь, подгоняя ей по фигуре свадебное платье, мама тоже произнесла, как само собой разумеющееся, что у них будут дети. И наверняка подумала, что очень скоро. А Танюшке вдруг стало мучительно жаль расставаться с бедной, но веселой девической жизнью, в которой ей не приходилось притворяться, казаться лучше, чем она есть на самом деле. Здесь ей прощались плохие оценки, а грубоватые манеры вроде бы даже поощрялись. На силикатном заводе вообще уважали девушек, которые при необходимости могут отходить по морде.

Наконец примерка была окончена. Танюшка влезла в старенький халатик и устроилась у окошка на кухне, мимоходом подумав, что надо бы наконец расконопатить рамы, размочить и снять бумагу, которую клеили еще два года назад в преддверии суровой зимы, а потом так и оставили на лето и следующую зиму, потому что — ну что оно, лето? Чирк, и промелькнуло… Отхлебнув горячего чаю, она заметила, как соседская черная кошка возвращается с гулянки домой. Сперва прыгает на завалинку, потом на подоконник и, спружинив, залетает в открытую форточку. Обычный кадр жизни заводской слободки, но теперь стало жаль и этого маленького мгновения июня, и на глаза даже навернулись слезы.