Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

Я закусила губу, пытаясь сдержать стон, и в этот момент он резко перекинулся на спину и нанизал меня на себя. Я закричала, но не от боли, и остатками разума подумала, что, может быть, рыба, проткнутая острогой, бьется не в агонии, а в экстазе. Крепко схватив меня за бедра, он проколол меня с такой силой, что кончик его копья чуть не выскочил у меня из горла.

Хрипя и кашляя, я сползла на ковер.

В комнате еще пахло нами, я еще чувствовала на языке его вкус, а он — взрослый, сильный, состоятельный мужчина, которым я вот только сейчас восхищалась — на глазах превращался в ребенка, которого захотелось прижать к груди и утешить.

Мы по-прежнему лежали на ковре. Я погладила его макушку, ощутив жесткий стальной ежик.

— А говорят, латыши стеснительные люди, — сказала я, просто чтобы что-то сказать.

— Это смотря какая женщина рядом, — усмехнулся он. — И потом, я же не латыш. Я здесь родился и вырос. И знать не знал, что когда-нибудь буду заниматься килькой в томате… Ты ведь останешься на ночь, правда? Тебе некуда торопиться?

Я уже открыла рот, чтобы сказать, что нет, не останусь, и ничего такого страшного, в другой раз. Как-нибудь… может быть… Но вместо этого тихо ответила, что очень жаль, но сегодня никак не могу, потому что рано утром за мной должны заехать.

— Кто? У тебя есть друг?

— Нет. Это правда, что у меня никого нет. Просто завтра в восемь важное совещание со шведами, и меня заберет машина, специально, чтобы я на него не опоздала.

Честное слово, я с трудом выдавливала из себя каждое слово.

И когда я уже закрывала дверцу такси, в моем сознании вспыхнула крамольная мысль, что господин Ветровс понравился мне чуть больше, чем мне хотелось признавать. Хотя это не имело никакого значения. Ведь мне нельзя было забываться.

Потому что очень давно, семнадцать лет назад, этот человек убил свою жену.

Да. Сергей Ветров убил свою жену. И вот же ничего себе, живет, не бедствует и даже выпускает кильку в томате, что было бы почти смешно, если б не приносило хороший доход.

Причем речь не об убийстве по типу «трус — поцелуем, тот, кто смел, — кинжалом наповал», как изящно выразился в «Балладе Редингской тюрьмы» старина Уайльд. Есть способы, так сказать, щадящие, однако не менее жестокие. Его жена Таня разложилась в могиле, сквозь нее проросли корни берез — березы хорошо растут на наших кладбищах и навевают глупые поэтические мысли… Нет, сейчас даже сложно называть ее по имени, потому что то, что от нее осталось, имени не имеет. А мы с Сергеем до сих пор живы, и это как-то пугающе странно.

Все началось еще в восемьдесят втором году, когда я, жирдяйка Соня Крейслер, надумала поступать на отделение «Финский и русский языки и литература», потому что поступать на обычный иняз, где обучали английскому, немецкому и прочим европейским языкам, было крайне глупо и бессмысленно. Вот же мама всю жизнь преподавала английский, а живых англичан видела разве что в фильме «Чисто английское убийство» в исполнении прибалтов. Хотя я не раз слышала от папиных коллег, что наша фамилия — это пропуск «туда», а папа отвечал, что ему уже поздно, а вот Сонечке… Я, признаться, ничего не понимала. Каким это образом фамилия Крейслер может служить куда-то пропуском, если над ней все только смеются. И когда я слышала, что кто-то там уехал, всерьез полагала, что он уехал «пополнять армию безработных», как нам рассказывали на политинформациях, потому что это же всем известно: безработные в капстранах ночуют в метро. Но вот Финляндия была хорошей, дружественной страной, их президент Кекконен целовался с Брежневым, финны часто навещали родственников, живших в нашей приграничной республике, носили мешковатую одежду и смотрели сквозь свои модные очки — финны почти все были в очках — на социалистическую действительность чуть надменно, с высоты своего капиталистического сознания. А у меня на носу тем временем красовалось безобразие советского производства… Нет, кто никогда не носил очков, тот меня не поймет.

Как ни странно, родители меня поддержали, хотя что касается остального, выбирать я не имела никакого права, даже колготки и трусы мама покупала мне сама, по своим собственным понятиям. Да и какая разница, что за трусы были на мне, если их все равно никто не видел.

Вступительных экзаменов я не боялась — абитура ожидалась слабой, и проходной балл обещал быть невысоким. Учить финский язык хотели разве что карелы из национальных районов или те, кто в школе изучал финский и так до сих пор и не понял, кто он и чего хочет. Собственно, примерно так в приемной комиссии думали и про меня: непонятно, откуда взялась эта девочка и чего она хочет. Но поскольку папа мой работал в Академии наук и вообще был далеко не последним человеком, никто не задавал мне наводящих вопросов. И это было хорошо, потому что не могла же я ответить честно, что просто хочу такие же очки без оправы, какие носят почти все финны. И вообще, понимаете, товарищи, у финнов считается не зазорно ходить в очках, они почти все в очках и почти все такие же толстые, как и я. Мимикрия — вообще распространенное защитное свойство в животном мире, так что все в порядке. Да.

Я хорошо помню тот день, когда принесла документы в университет. В аудитории, залитой ярким солнечным светом, стояли по периметру столы, заваленные бумажными папками, за столом с табличкой «Филологический факультет» сидела тетка в очках и с рыжими кудрями, я еще заметила на ее пальце обручальное кольцо и с надеждой подумала: «В очках, а вот ведь замуж вышла». Хотя могло статься и так, что она сначала вышла замуж, а потом стала носить очки. Тетка равнодушно протянула мне анкету, объяснив, как ее заполнять, а увидев мой аттестат, порядком повеселела: «Серебряная медалистка — и на финский язык?» Я передернула плечами. И вдруг что-то случилось. Как будто кто-то выключил звук, и воцарилась мертвая тишина.

Я оторвалась от анкеты и застыла, наверное, даже открыв рот. Потому что в аудиторию вошло чудо с черной косой и горячими глазами. Нет, я прежде никогда не видела столь совершенной красавицы. И эта красавица, приподнятая над землей на своих каблуках, как на котурнах, прошествовала прямо к нашему столу и сказала: «На отделение финского языка и литературы». Звук ее голоса заново врубил в действительность тетку с рыжими волосами, которая, как и я, пребывала в оцепенении. Она засуетилась, протянула чуду анкету и стала объяснять, что и куда вписать… Таня. Ее звали Таня Брусницына, я подглядела в анкете исподтишка. И в тот день летела домой легко, как воздушный шарик. Я, Соня Крейслер, буду учиться вместе с Таней Брусницыной, вот ведь какое невероятное счастье — каждый день наблюдать рядом с собой эдакую красоту, свет которой наверняка прольется и на меня.