Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Я раньше жила в этом районе, — призналась я. — Вон в том доме через дорогу.

— Эти дома когда-то считались престижными. Ты продала старую квартиру?

— Нет. Не продала. Но это слишком грустная история. Ты ведь тоже не хочешь вспоминать некоторые вещи.

— Но когда-нибудь ты мне все-таки расскажешь.

— Зачем?

— Интересно. Говорю же, я почти ничего о тебе не знаю.

А «когда-нибудь» для нас, дорогой, никогда не состоится, подумала я. Поэтому давай радоваться дню нынешнему, потому что он длится и длится, и нам вдвоем очень хорошо в нем.

— Странное чувство, — Сергей вздохнул с неким оттенком горечи. — Приехал сюда и на второй день будто подключился к коллективному сознанию. И думаю, и живу, как будто и не уезжал никуда.

— Это ты ко мне подключился. Мы же из одной стаи килек, учились мыслить и жить все вместе, и это уже не вытравить. А коллективного сознания здесь давно нет.

— Может быть. Скорее всего так. И у меня здесь нет никого, кроме тебя. А всякие юридические вопросы удается решать только потому, что я сам юрист, меня не так легко обмишурить.

— Если бы в свое время у меня был знакомый юрист, я бы и квартиру не потеряла, — невольно проговорилась я. — Хотя дело не в юристе, а в драконовских советских законах…

— Нет, я вообще жалею, что слишком поздно встретил тебя. Я недалеко от университета жил, мог случайно встретить на улице, и все было бы иначе.

Да-а? Крепко же товарища зацепило. Однако всему свое время, как говорил старик Экклесиаст. И ни фига бы у нас с тобой не вышло, дорогой. Потому что тогда была Таня. А теперь ее нет, — вот, собственно, и все.

Странным образом на ум пришел «Старик и море». Старик — это я. То есть старуха. А крупная рыба-меч — Сергей Ветров. Нас мотает по волнам уже несколько дней, и мне очень жаль эту рыбу, я ее, может быть, даже почти люблю, но все равно мне нужно ее поймать. Потому что таковы правила. Такова моя месть. Kosto.

В ресторане было тепло. Жар источал электрокамин, который выглядел почти как настоящий, и все-таки это была имитация, как и многое другое в последние дни.

Когда наконец принесли пасту с лесными грибами, две огромные тарелки с горкой, мы поглощали ее жадно, как будто в последний раз, хотя на самом деле просто торопились. Нам опять захотелось друг друга. Задраить шторы, забраться в постель и забыть о месте и времени, о том, что уже пошел обратный отсчет.

— На вечер возьмем коньяк? — В его глазах пробежали известные искры.

— Мне будет достаточно вина… и тебя, — наверное, я хищно улыбнулась в этот момент.

— Хорошо. В конце концов дома еще есть виски.

Он опять произнес «дома» — слово, которое коробило меня до сих пор. Потому что у нас не могло быть общего дома, и мы оба знали об этом.

Поездка в Сонь-наволок на такси на сей раз походила на бегство, хотя спешка была продиктована не страхом, а горячим желанием. Мы летели как будто на пожар, и когда стояли в пробке на кольце, Сергей явно нервничал, хотя теребить таксиста было бессмысленно.

Наконец попав в дом, мы почти упали друг на друга. Мы впивались друг в друга губами с таким упоением, как будто триста лет не были вместе, нас буквально трясло, и от соприкосновения языков мы были готовы взорваться. Мы раздевались на ходу и почти ползли в спальню, путаясь в собственной одежде. Во мне не было нежности, я кидалась на него, как дикая кошка, готовая рвать, терзать и мучить. Я рычала и кусалась, может быть, даже слишком жестоко и болезненно, но когда на миг оторвалась от него, чтобы перевести дух, передо мной были глаза — свинцово-серые, непроглядные, как осеннее море. Я затихла и, почти не веря себе, положила голову ему на грудь и крепко зажала ногами его бедра, не желая никуда отпускать.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Не хотел говорить, но все-таки скажу. Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, — ответила я, может быть холодновато, но только оттого, что удивлялась себе. Потому что это было очень похоже на правду.

Потом, стоя перед зеркалом в ванной, я придирчиво разглядывала себя, как девочка-подросток, исследующая собственное тело. Грудь колыхалась в такт дыханию, округлая и полная, похожая на две розовые жемчужины продолговатой формы, стекавшие вниз прямо от горла. Под шеей, чуть ниже ямки, едва-едва, легким намеком, тенью проступало «колье Венеры» — поперечная складка, которой не избежит никто и которая со временем превратится в глубокую поперечную морщину. Ничего особенного, просто я тоже весьма скоро состарюсь, что, впрочем, уже случилось со множеством моих сверстниц. Но со мной — еще не сегодня, у меня еще оставалось впереди время.

А ведь в сущности, все, чем я когда-либо занималась в жизни, было поисками любви. И больше ничем.

Да, я искала любовь. И порой так увлекалась поисками, что заглядывала в глаза незнакомым людям, как в чужие окна.

Апрель 1986 года выдался на удивление жарким. Незадолго до майских праздников случилось три почти летних дня, когда наконец удалось скинуть пальто и по этой причине ощутить странную полуодетость. Вдобавок к концу четвертого курса я кое-как примирилась с собственным телом. Сокурсники наконец перестали дразнить меня жирдяйкой, может быть благодаря тому, что научились уважать интеллект, а у меня он вдруг со страшной силой попер, я выступала с докладами на всех конференциях, причем штудировала еще и зарубежные источники на английском, недоступные обычным студентам, и была уверена, что распределение мне не грозит, потому что меня оставят в аспирантуре, я даже заранее выбрала тему будущего диплома — по роману Мика Валтари «Синухе, египтянин», который тогда еще не перевели на русский, подозревая в реакционной идеологии: роман был о египетских фараонах…

Иногда мы возвращались домой после лекций с Ильей Волковым, нам просто было по пути, и даже случалось, что по дороге говорили по-фински — исключительно на понтах, якобы мы обсуждаем такие темы, на которые по-русски беседовать опасно, потому что повсюду уши — на остановках, в забегаловке «Пирожки», в троллейбусе, телефонной будке… Илья Волков тоже читал роман «Синухе, египтянин», а еще у него были «Раковый корпус» Солженицына и «Лолита» Набокова на финском, выпущенные в Хельсинки. Как ни странно, «Лолита» оставила у меня ощущение грязи под ногтями, но все равно я гордилась тем, что читала Набокова, потому что его даже не было в учебной программе и большинство не слышало о таком писателе вообще. Еще мы с Ильей факультативно изучали шведский: Илья вообще не собирался оставаться в совке, а я… это как карта ляжет.

Но в тот день, 26 апреля 1986 года, я возвращалась с занятий с Василисой, нас случайно прибило друг к другу, и мы спускались главной улицей вниз, распахнутые весне и ветру с оттенком моря — лед на озере почти сошел, и запах открытой воды и водорослей витал в воздухе. Василиса повисла у меня на руке и доверительно рассказывала о том, что импортные джинсы-варенки и джинсовую курточку помог ей справить пациент, которого она выхаживает уже второй месяц. На этот раз из тяжелораненых, какой-то начальник из министерства торговли, пострадавший на трассе в аварии. Замуж за него выйти нельзя, потому что у начальника уже есть жена, к тому же если и выходить замуж, так только за финна, чтобы слинять из совка навсегда и постараться его забыть, Василиса как раз собиралась на каникулах навестить финских родственников, но ты понимаешь, я же должна быть одета с иголочки, чтобы даже КГБ не могло придраться, будто я позорю страну. Прыщи у нее прошли, так что выглядела она почти миловидно с модной «химией» и густо накрашенными ресничками. Правда, джинсы-варенки делали ее почти квадратной, но это уже детали, финны, например, считали, что женщина имеет право быть некрасивой, потому что она равна с мужчиной в правах, и встречались среди финок такие женщины, которые почти не отличались от мужчин, но это было их личное дело.