Алексей Винокуров - Ангел пригляда

Однако пока все было тихо и никто не требовал выворачиваться и биться в лепешку. А искушать судьбу без нужды он не хотел…

Красная змея аэроэкспресса доставила их из аэропорта в Москву, на Белорусский вокзал. Бесшумно притормозив, изрыгнула из длинной кишки своей размеренную, неторопливую толпу – экспрессом ездили люди солидные, босяки предпочитали транспорт подешевле. Толпа, разворачивая и могучие, как танки, и совсем небольшие чемоданы на колесах, разноцветные, словно калейдоскоп разбили, все ускоряющимся шагом устремилась к метро.

Компания их двинулась за пассажирами: до нужного места требовалось проехать пару остановок на метро. Впереди шел, зорко поглядывая по сторонам, сам Голощек, за ним – Катерина и отец Михаил. Замыкал процессию дьячок Антоний с козлиной своей, вздернутой от ошеломления бородой.

Город – большой, могучий, некогда прекрасный, а ныне ошпаренный, словно проказой, проделками градоначальников – наступал на них со всех сторон. Слева откровенно, голая почти раскинулась площадь Белорусского вокзала с алчными таксистами на желтых, как смерть, драндулетах. Нырнув под эстакаду, площадь раздваивалась: одна часть сужалась и плавно уходила в недоступную глазу даль, к вокзалу уже Савеловскому, другая истекала в Тверскую-Ямскую, которая летела стрелой, утыкалась тупым наконечником прямо в сердце страны – Красную площадь, благоразумно отделенную от мира Историческим музеем и вратами Иверской Божьей Матери.

Они шли вперед, к метро, и, слабо-салатовое, с башенками, арками и куполами, шаг за шагом пятилось от них здание вокзала. Из него исправно вытекала на тротуар разномастная толпа: лысоватые командированные для колпортажа и спекулирования, неспособные к естественному отбору научные работники, менеджеры всякого звена с неизменными белыми воротничками под полушубками и пальто, бранчливые торговки в обманчивых пуховиках и даже совсем юные девушки в голубоватых коротких шубках и в таких обтягивающих джинсах, что не захочешь, а ускоришь за ними шаг. В гордом одиночестве шли обеспеченные пассажиры с маленькими кейсами, направлялись сразу к такси; пугливые бедные родственники из Пошехони влекли на собственном горбу огромные сумки, полные яблочного варенья, своими руками убитого и похороненного в стеклянных круглых банках; проносились мимо разноцветные фрики, хипстеры и отчаянные креаклы с маленькими рюкзачками, где, ожидая срока, ютились дары волхвов…

Чуть дальше, возле обменных пунктов стояли, как завороженные, провинциалы, пялились на курс рубля, взгляд цепенел от счетоводных потуг. Праздные крепкие парни неблагонадежных профессий лениво посматривали по сторонам, выжидали невесть чего. Смуглокожие с глазами томными и влажными, как сливы, суетливо метались взад-вперед, вскрикивали тихо: «Золото, золото, покупаем золото…»

У Голощека, а у остальных и подавно, никакого золота не было, так что мимо смуглолицых прошли они, не задерживаясь, и миновали также обменники. Конечно, неплохо бы обменять родные гривни на валюту аборигенов, но на вокзалах, знал капитан, курс всегда негодящий – наглый, воровской. Искать надо было что-то понадежнее, но и в государственный банк не обращаться, там курс еще почище, чем у вокзальных менял. Все это выяснил Голощек заранее, перед отлетом, еще на Украине, пока ждали своего самолета. И эти простые вещи должны были сильно облегчить им жизнь в Москве, а может, и от более серьезных неприятностей упасти.

Пока дошли до метро, неугомонный дьячок оказался чудесным образом впереди всех. И был за это примерно наказан – тяжелой распашной дверью, бултыхавшейся при входе туда и сюда, едва не распрямило ему мозговые извилины. Спасибо капитану Голощеку, в последний момент успел подставить ладонь, смягчил удар.

– Ох, Ма… терь Божья! – только и смог сказать дьячок, судорожно потирая ладонью покрасневший лоб.

– Вы бы, Антоний Палыч, соблюдали субординацию и не лезли поперек отца Михаила в пекло, – неодобрительно заметил ему капитан.

Таких ужасных слов дьячок испугался, закрестился оробелой рукой. Отец Михаил взглянул на капитана с укором, но воспитательные мероприятия запоздали – их уже внесло толпою в здание метро.

Купив билеты – неприятно удивила людоедская цена, – Голощек кратко проинструктировал остальных, как не бояться эскалатора, и двинулись дальше. Ни один из всей компании раньше метро не пользовался – ни отец Михаил, ни Катерина, ни, подавно, старый причетник.

Все обошлось на удивление гладко, только пришлось немного встряхнуть и поднять за шиворот дьячка, который, увидев приближающийся конец эскалатора, дрогнул и пытался бежать по лестнице наверх, против естественного хода вещей.

Когда из туннеля с гремучим ревом вырвался поезд, дьячок опять едва не сплоховал, но тут уже капитан был настороже, держал крепко и не дал упасть в обморок, затолкал внутрь вагона. Следом, почти не замешкавшись в дверях, вошли и Катерина с отцом Михаилом.

Тут впервые капитан услышал знаменитое московское «понаехали!», которое с сильным акцентом произнес мужчина с бородой, но совсем без усов. Судя по мрачному настроению, он был коренной москвич.

– Билэть, – сказал он строго. Никаких мандатов или верительных грамот москвич при этом не предъявил, кроме трехдневной щетины и единственного золотого зуба в левом верхнем углу, который глядел оттуда голодным одноглазым циклопом (для равновесия смутно хотелось выбить глаз и хозяину). Но дьячок Антоний поверил в полномочия строгого, вытащил и показал ему сохраненный билет на метро. Однако хозяин столицы небрежно отмахнулся. С первого взгляда почему-то невзлюбил он отца Михаила, смотрел на него снизу вверх огненным взором и все повторял, тихо, но назидательно:

– Гопота, билэть… Лимита… Москва нэ рэзиновый вам… Маму твою видал…

Голощеку надоело его брюзжание, и он незаметно ткнул столичного жителя локтем в дых, так что тот задохнулся, сжался, а когда минуты через полторы дыхание вернулось к нему, уважительно растворился в глубинах вагона.

Наконец доехали, поднялись на поверхность, дошли до нужного места. Снег на улицах уже не лежал – раскис в серые грязные лужи, сырой ветер в переулке дул, как сквозь трубу.

– Номер дома какой? – спросил Голощек.

Отец Михаил ничего не ответил, смотрел по сторонам. Потом увидел желтый дом старой постройки, кивнул не слишком уверенно:

– Должно быть, тут…

– А квартира? – не отставал капитан.

– Видно будет, – туманно проговорил священник.

Двинулись к дому, зашли со стороны двора. И тут в груди у Голощека похолодело. Он почувствовал на себе взгляд. И не какой-нибудь там праздный или случайный, а прямо на них направленный. И столько нечеловеческой злобы и холодной ярости было в этом взгляде, что Голощеку захотелось пригнуться, бежать прочь… Страшным усилием воли он переборол себя, не замедляя шага, рассеянно поглядел по сторонам, пытаясь определить направление, откуда шел взгляд, – и не определил.