Леонтий Ронин - Три рассказа

На станции вылез из «обезьянника», сунул Коглису пухлую и теплую руку:

— Свиданьица не пожелаю, лучше прощевай.

Давид скинул кеды, грязные носки швырнул в кусты. Ступни наслаждались прохладой земли.

Успели повзрослеть листья берез. Веселые бездельники теперь шептались о пустяках, а таинственный зеленый дым их юности исчез бесследно. Слабо-голубым зноем звенел полуденный зенит. Снова эта тропа, и бревно на берегу пруда, он сел, прикрыл глаза, а если еще случайно коснуться бы ее колена…

Волосы до плеч, аккуратным полумесяцем нос; семнадцать лет. Сразу заговорила со мной, будто давно знакомы, долго не виделись.

— Мама зонтик мне купила, — руки Этери дирижируют ее словами. Пышный бюст напирает, словно норовит задвинуть слушателя в такой угол, откуда не отступить, пока она не кончит свой монолог.

— Зонтик японский, он стоит 45 рублей, мама купила за 60. Я его три раза открывала — папе показала, маме, и еще раз — сама посмотрела. На свадьбе у подруги было 200 человек. Много, говоришь? Да это мало, даже 300 человек мало. У сестры двоюродной было 600. Где поместились? Улицу перегородили, столы поставили. Целую неделю варили, стряпали.

— И гуляли неделю?

— Да что ты?! Неделю кормить 600 человек! Два дня, суббота и воскресенье. Ну вот… А у сестры было всего 200 человек. Я к сестре в поезде ехала. Зонтик повесила на ручку, а мальчишки все терлись, не украли бы они зонтик, думаю. А тут своя тетя, мамы сестра и все 200 человек за столом сидят, а у меня сердце говорит что-то, я выхожу посмотреть — зонтик лежит. Если бы дождь пошел пораньше, я бы его в руках держала, а так что? Скажут, форсишь зонтиком, да и танцевать я пойду, махать им, что ли? У всех там лежали сумки, чемоданы, у кого 100 рублей, у кого 250, ни копейки ни у кого не пропало. У меня внизу кошелек лежал, там 15 рублей, нет, не взяли. Это кто-то свой, внутри. Гости и соседи за столами сидели, а невестка мне сразу не понравилась. Потом она вся побледнела, когда стали зонтик искать…

— Знакомый еврей обещал зонтик, а тут мама достала — я и не пошла к нему. Если б мама не достала, я бы так и на свадьбу пошла, без зонтика. Евреи все уехали. Теперь ничего не достанешь. У нас в классе сидело сорок человек, а двадцать евреев грузинских. Русские евреи остались, а грузинские все уехали. Они здесь лучше всех жили. Никто не работал где-нибудь на фабрике, все торговали. В магазинах, мороженое, везде, где торговля, там они и работали головой. А ведь родились здесь, почему не нравится, а раньше нравилось? Я еврейка — я бы не поехала. Анекдот такой есть. В двенадцатом веке арабы выгнали евреев из Израиля, они пришли на Кавказ. Главный еврей говорит, надо узнать, что за народ живет, умный или нет, где нам лучше остаться жить. Идет мальчик, армянин. Эй, мальчик, говорит, на тебе три копейки, накорми меня, моего ишака и чтоб еще осталось мне чего-нибудь наперед. Мальчик принес арбуз и говорит: вот, ешь арбуз, корками накорми ишака, а семечки посади в землю, вырастут у тебя другие арбузы… Не-ет, думает еврей, среди этого народа мне не жить, здесь никого не обманешь, если даже такой маленький, а умный. Едет он дальше, седого грузина встречает, дал ему три копейки и все ему то же говорит. А грузин ему отвечает: «Да что ты, генацвале, какие копейки, я тебя напою-накормлю и в дорогу дам, сколько возьмешь». С тех пор евреи в Грузии поселились.

Теребит пуговицу моей рубашки чисто механически — застегнуть, забыв на минутку, рубашка-то не ее… Эта невинная игра детски наивной страстной жажды самоей жизни, что выплескивается где только может, из переполненного сосуда. И вот снова наступает — отхожу на шаг — придвигается: задеть пальцем, локтем, пышной грудью. Вертит под моим носом открытый перочинный ножик в гневе на воровку-невестку: «Убила бы ее, голову разбила бы, если б знала, что она взяла зонтик!»