Константин Шильдкрет - Кубок орла

– Где? Когда? Какие ватаги?

Через несколько минут к фабрике неслись во всю прыть переряженные солдаты и поручик.

Три посла от станичников, обо всем договорившись с товарищами, явились к мастеру.

– Мы к твоей милости, – сняли они шапки… – Потому как ткачи мы и желаем на дело стать.

Мастер повел их к станкам и, убедившись, что они кое-что смыслят в работе, стал снисходительней.

– Ви беглий?

– Не то чтобы что… а ежели того, – неопределенно ухмыльнулся один из станичников, – то, как бы сказать, и не того.

– Беглий! – не без удовольствия мотнул головой Струк. – Но я имей добри серс. Пусть приказни ищет закон. Мой забот искать кароший работни для фабрик. Будете не лениться, будет вам карашо.

Разбойные отвесили низкий поклон и испросили разрешения приступить к работе со следующего дня.

– Только завтр до сольнц надо быль здесь, – согласился Струк.

Этого и надо было ватажникам.

«Ищи ветра в поле, – переглянулись они, выйдя за ворота. – Дожидайся…»

– Самые они и есть, – шепнул Васька поручику и на одной ножке ускакал прочь.

Прежде чем улечься, мальчик раздул огонек и забрался под койку. Сердце его тревожно забилось. Он несколько раз уже тянулся к сучку, искусно закрывавшему выдолбленную в бревне дыру, и тут же отдергивал назад руку с таким мучительным стоном, будто его обжигало горячими углями.

– Господи, избави от всякие скорби, гнева и нужды, – слезно помолился он. – Призри на раба Ваську Памфильева…

Хорошенько настрадавшись, Васька прильнул к заветному тайнику. Мгновенно позабылось все. Стало тепло и уютно. От полноты чувств хотелось плакать.

Он перебрался на койку. К груди ласково прильнули монеты. Васька на ощупь пересчитывал их, складывал стопочками, разговаривал с ними, как с живыми милыми существами. У него было уже пять рублей и три деньги. Целый клад. С такими деньгами смело можно было начинать свой собственный торг. Мало ли в его тринадцать лет по Китай-городу ходит пареньков с лотками! Или Васька хуже других? Но ученик не спешил. Страх, что он может проторговаться, удерживал его. «Погожу, – подумал он. – Годочка через четыре женюсь, тогда в самостоятельность взойду».

Васька не заметил, как в приятных мечтах заснул. Снились ему расставленные солдатскими стройными рядами денежные колонки. Он коснулся пальцем алтына, и вдруг алтын весь засиял, стал червонцем! Чулан наполнился звоном и нестерпимым сверканием. Золотой ливень хлестнул Ваську по голове. Он вскрикнул и проснулся в смертельном ужасе.

Кто-то, весь в крови и со связанными руками, рвался к его роже:

– Все едино убью, опаш иудин!

Васька вгляделся и узнал одного из преданных им станичников.

Арестованного увели в Преображенский приказ и там заперли в подвале с другими, тоже изловленными у фабрики, его товарищами. Вскоре заскрипели ржавые петли. Дверь раскрылась. Хилый огонек свечки больно резнул глаза. Колодники зажмурились.

– Не приобык в лесу к почтению, идол? – лягнул одного из них в грудь приказный.

Колодник сделал вид, что не понял.

– Встань, когда царев человек говорит!

Из-за спины приказного несмело высунулась голова Васьки:

– Он, он!

Больше ничего от мальчика не требовалось. Надо было только удостовериться, был ли задержанный в чулане тем самым станичником, который улизнул от поручика.

– Он! Как есть он! – еще раз подтвердил ученик.

– Я! – рванулся, задыхаясь, колодник. – Токмо знай, опаш иудин: живой ли, мертвый, а упрежу фабричных, что промеж их гадюка ползает.

Всю ночь сам Федор Юрьевич пытал колодников. Станичники твердили одно:

– На фабрике были, работы искали. А токмо сами мы не из ватаги и работных фабричных никого не знаем.

Ничего не добившись, князь-кесарь приказал подвесить всех троих за ребра.

Колодники облобызались.

– Прощай, Дышло!

– На том свете увидимся, Стужа!

– А я не хочу! – стукнул лбом о каменную стену подвала третий станичник, Купель. – Покудова не найду иуду, ни в жисть не помру!

Ночью их повели на казнь. С полуночной стороны дул резкий ветер, гнал с собой снег. Стало темно. Вздохи подвешенных раздавались все реже, невнятнее.

Купель набрал полные легкие воздуха и чуть подкинулся кверху. Крючок скребнул ребро. Из раны хлынула кровь.

Двор был пуст. Лишь изредка слышно было, как перекликались дозорные. Но Купелю не страшны были голоса. Он твердо знал, что никто не подойдет к нему, обреченному на верную смерть.

– Наддай, – подбадривал он себя. – Еще малость, Митюха…

Дозорный прислушался: «Никак что-то шлепнулось?» В непроглядной тьме бесился студеный ветер. «Нет, то буря бушует…»

Держась рукой за изорванный бок, Купель пополз к забору. Кое-как перевалившись за стену, он мертво распластался на земле. Боль была нестерпима. Но близость спасения и жажда жизни вернули богатырю силы. Отдышавшись, он вскочил и побежал.

В избе, куда добрался истекающий кровью колодник, поднялся переполох. Хозяин потрогал упавшего навзничь станичника:

– Ты ли, брателко?

Но Купель не слышал уже ничего. Он был без сознания.

Безобразов, Турка, Цынбальщиков и Нестеров держали совет.

– Никто не виноват, Струк виноват, – долбил Цынбальщиков.

Мастер был возмущен. Разве он властен поступать, как ему хочется? Разве не выполняет он только волю компанейщиков? Ведь он же ни больше ни меньше как их покорный слуга! Но за эту-то именно покорность и нападал на него Цынбальщиков. Ну, ладно. Пусть компанейщики закупали вместо пряжи дерьмо. Пусть не дорожили иноземными мастерами, и потому дело часто оставалось без настоящих умельцев. Пусть не приохотили добрыми подачками своих русских работников… Что ж из этого! Значит, Струку нужно ручки сложить и сидеть истуканом?.. А не на то ли поставлен он старшим мастером, чтобы выкручиваться, мудрить, вовремя упреждать, советовать?

– Я каждый день гафариль и упреждаль…

– Делать надобно, а не говорить! Гафариль! Легче нам от твоих «гафариль»? Ясное дело: никто не виноват, Струк виноват.

– Струк да еще Силыч, – буркнул Турка и, словно устыдившись, спрятал в ладони лицо.

– Я же чем виноват? – побагровел всегда выдержанный Безобразов. – Мое дело десятое. Мне положено подряды брать да товары сбывать. Я то и делаю.

– То-то и оно, – будто безучастно ввернул Андрей Петрович. – Охо-хо-хо! Не даждь ми, Господи, лукавого духа вдохнуть… То-то и оно, Мартын Силыч, что товар-то не сбыт.

– А кто ж его знал, что государь так скоро нагрянет? Неужто не сбыл бы, ежели б кто раньше сказал? А токмо чего загодя горевать… Может, и обойдется еще.

Цынбальщиков зло ухмыльнулся:

– Как не обойтись… Нешто нам незнакомы повадки царевы? Токмо из возка прочь, тот же час на фабрики взор обратит. Ну как ему наше дерьмо казать? Изувечит.